Пена. Дамское Счастье [сборник Литрес]

Октав наконец вошел в магазин. Первой, кого он увидел, оказалась сидевшая за кассой госпожа Жоссеран, уже причесанная, подкрашенная, затянутая и во всеоружии. Рядом с ней Берта, в очаровательном утреннем пеньюаре, явно спустившаяся в спешке, выглядела очень взволнованной. Заметив Октава, они умолкли, а госпожа Жоссеран грозно взглянула на него.

– Так-то, сударь, – сказала она, – вы преданы своим хозяевам?.. Вы столковались с недругами моей дочери.

Октав хотел оправдаться, рассказать, как было дело. Но мамаша не дала ему даже рта раскрыть, обличила его в том, что он провел ночь с Дюверье в поисках завещания, чтобы вписать туда что-то. Не понимая, какой ему в этом интерес, молодой человек рассмеялся, а она подхватила:

– Да уж, какой интерес… Одним словом, сударь, вам следовало незамедлительно предупредить нас, поскольку Господу было угодно сделать вас свидетелем несчастья. Подумать только, что, если бы не я, моя дочь до сих пор ничего не знала бы! Да ее обобрали бы до нитки, если бы я, едва прослышав об этом, вихрем не слетела по лестнице… Э-э-э, ваш интерес, ваш интерес, сударь, как знать? Даром что госпожа Дюверье изрядно увяла, однако еще найдутся не слишком разборчивые люди, которые польстятся на нее.

– Ах, мама! – сказала Берта. – Клотильда такая порядочная женщина!

Но госпожа Жоссеран только недовольно пожала плечами:

– Оставь, пожалуйста! Ты прекрасно знаешь, что ради денег люди способны на все!

Октаву пришлось рассказать им, как случился удар. Женщины то и дело переглядывались: можно не сомневаться, заметила мать, что старику помогли. Клотильда слишком добра, если захотела избавить семью от лишних волнений! В конце концов они позволили молодому человеку взяться за работу, хотя его роль в этой истории по-прежнему вызывала у них некоторые сомнения. Дамы продолжали оживленно беседовать.

– И кто теперь выплатит прописанные в брачном контракте пятьдесят тысяч франков? – сказала госпожа Жоссеран. – Он в могиле, так что потом ищи-свищи, не так ли?

– Ах, эти пятьдесят тысяч франков! – смущенно пробормотала Берта. – Ты ведь знаешь, что он, так же как и вы, должен был давать по десять тысяч франков каждые полгода… Срок еще не вышел, лучше подождать.

– Подождать! Может, еще подождать, пока он не встанет из гроба, чтобы принести их тебе!.. Вот дуреха, или ты хочешь, чтобы тебя ограбили!.. Нет, нет и нет! Ты немедленно потребуешь их из наследства. Мы-то все, слава богу, живы! Никто не знает, выплатим мы или не выплатим; но уж коли он умер, пусть заплатит.

И она заставила дочь поклясться, что та не уступит, – ведь сама она никогда никому не давала права считать себя бестолковой. Госпожа Жоссеран все больше входила в раж, однако не забывала время от времени прислушиваться к тому, что происходит у Дюверье наверху, на втором этаже. Спальня старика располагалась как раз над ее головой. Разумеется, едва она сообщила зятю о несчастье, Огюст тотчас поднялся к отцу. Но это ее не успокаивало, все ее мысли были там, она уже предвидела самые коварные интриги.

– Ступай же туда! – наконец не выдержала она. – Огюст такой податливый, как бы они не обвели его вокруг пальца!

Берта повиновалась. Раскладывая товар, Октав прислушивался к их разговору. Оставшись наедине с госпожой Жоссеран, которая как раз собралась уходить, он, в надежде на выходной день, спросил ее, не будет ли уместно закрыть магазин.

– Это еще зачем? Подождите, старик пока не умер. Не стоит упускать прибыль.

А потом, когда он складывал отрез темно-красного шелка, как будто спохватилась и, чтобы смягчить откровенную черствость своих слов, добавила:

– Только вот, полагаю, вы могли бы не выкладывать в витрину ничего красного.

Берта застала Огюста подле отца. За ночь в спальне ничего не изменилось; здесь по-прежнему стояла душная и влажная тишина, наполненная протяжными и мучительными хрипами. Лежащий на кровати все в той же окаменелой позе старик лишился не только чувств, но и способности шевелиться. Набитая карточками объемистая дубовая шкатулка все так же стояла на столе – очевидно, ни один предмет мебели не был сдвинут с места, ни один ящик не был открыт. Хотя сегодня Дюверье выглядели более подавленными и утомленными бессонной ночью, от непрестанной озабоченности у них нервно подергивались веки. В семь утра они послали Ипполита забрать их сына из лицея Бонапарта; и теперь худенький и не по летам развитый шестнадцатилетний мальчик тоже был здесь, в полном смятении от неожиданно выпавшего ему выходного дня, который придется провести подле умирающего.

– Ах, дорогая, какой жестокий удар! – воскликнула Клотильда, идя навстречу Берте, чтобы обнять ее.

– Что же вы нам не сообщили? – с недовольным, как у матери, выражением лица парировала та. – Мы были бы рядом и разделили бы ваше горе.