Вот и сейчас лишь услужливые холопы встречали князя из похода. Въехав на свой двор, он спешился, тяжело встав на обе ноги, и с трудом разгибая спину, кряхтя, князь направился в дом, где с великим удовольствием стянул с себя грязные одежи и как следует пропарился в бане (баню он любил страшно, чем удивлял многих своих местных знакомцев). Дав себя облачить в легкий травчатый просторный кафтан, Курбский наконец почувствовал себя дома.
— Княгиня была здесь? — вопросил он своего слугу Повиласа, шагая из бани по низким узким темным переходам своего терема. Трепетное пламя свечи в его руке освещало им путь.
— Была, Панове, была! С сыновьями. Уж они тут весь дом обыскали, все перерыли, но ни с чем уехали, злые! Сыновья ее избили Юргиса и Йониса, ох как избили! Они и книги твои, княже, раскидали, так я каждую книгу помню, как лежала, так что я все обратно уложил…
— Ежели в следующий раз прибудут, когда я отъеду, встречай их с оружием. А кто нос сунет — бейте насмерть. Таков мой приказ, — помолчав, молвил Курбский и, остановившись возле одной неприметной двери, отпер ее ключом, висевшим у него груди рядом с православным крестом. Это было тесное и пыльное помещение. Жалобно скрипели половицы под ногами. Повилас, угадав желание князя, отодвинул тяжелый сундук от стены, порылся в проделанном в стене тайнике и вынул железный ларец. Тем же ключом князь отворил ларец и, заглянув внутрь, убедился, что завещание — свиток, перетянутый грубой нитью и скрепленный печатью — на месте, вновь запер его и отдал слуге.
— Прячь!
Книги, коих было так много, и вправду лежали на столе аккуратными стопками — так же, как до его отъезда. С наслаждением он потрогал корешок ближайшей книги и еще раз с любовью оглядел свою библиотеку. Кое-что ему тайно привозили из России, многое он нашел уже здесь, в Литве. Присев за стол, он принялся перебирать книги, открывать их, пролистывая. Сочинения Иоанна Дамаскина, Григория Богослова, Иоанна Златоуста. Вот и сборник писаний Василия Великого. Восемь лет назад Курбскому подарил этот том старец Артемий, давний друг покойных Сильвестра и митрополита Макария, благодаря им бежавший из ссылки, куда был отправлен по обвинению в ереси. Как был рад беглый князь на чужой земле повстречать старого знакомца! Они с упоением беседовали о Боге, о религии, о делах в Литве и Москве. Артемий, постаревший, с сожалением слушал о казнях Иоанновых, цитировал писания бежавших из Москвы немцев Таубе и Крузе, Герберштейна и Штадена и потому, как и вся Европа, верил в преувеличенные зверства царя. Курбский старался ни с кем не обсуждать Иоанна, он копил свои слова лично для него в новом послании, которое он никак не может дописать вот уже тринадцать лет.
Вот и Артемий, старый друг, ушел в мир иной, но именно благодаря ему Курбский, до сих пор верный православию, принялся за перевод православных книг. Князь презирал лютеран
И сейчас князь задумчиво рассматривает никому не нужные труды свои, так и не принятые никем и не понятые. Он аккуратно отодвигает в сторону книги и находит грамоты. Все они давно читаны, среди них черновики его жалоб на недругов, с коими воевал, черновики посланий им, доносы властям.
Одна из последних бумаг, пришедших к нему накануне его отъезда под Волынь, касалась давней вражды князя с панами Вишневецкими. Уже больше десяти лет они воюют меж собой, жалуются друг на друга и строят козни. Все дошло до того, что двух доверенных людей Курбского во время сбора средств на грядущую войну с татарами убили слуги Вишневецких. Убийц схватили, но незадолго до отъезда Курбского к войскам он узнал, что убийцы отпущены. Князь вновь почувствовал, как понемногу его одолевает гнев. Он с раздражением отшвыривает прочь грамоту, вновь копается в бумагах. Как он устал от этой вечной борьбы, от вездесущих врагов! Ничего, и на этих управа найдется!