Пепел революции

Но каким-то чудом, погибли не все. Остался один раненый, который тоскливо рыдал потому, что ему оторвало ноги, а назад добраться не мог. Конечно, турки могли бы добить его, но это было бы слишком даже по диким восточным обычаям.

Шли часы, солнце выжигало землю на многие километры вокруг. Крик прекратился, наверное, юноша потерял сознание. Оттуда никто к нему не пытался добраться потому, что мы простреливали каждый сантиметр, но и с этой стороны убивать его никто не решился. Потом я, — он грустно улыбнулся, — решился на безумный шаг. Я поднял белый флаг и показался из укрытия. На меня смотрели сотни, тысячи винтовок, я практически каждый чувствовал кожей.

Я подполз к раненому, это оказался совсем мальчишка, блондин с веснушками. Наверное, рос на своей ферме на краю света в Австралии, а потом попал на непонятную войну. Да, ног у него не было. Я не смог определить, жив он или нет, но, взвалил себе на плечи, потащил в сторону вражеских окопов. Представляете, каково это? Тащить на себе врага, когда на тебя устремлены тысячи глаз с обеих сторон и направлены десятки пулеметов.

Идти было сложно, повсюду были разбросаны тела, воронки от снарядов, в которых уже собиралась какая-то темная жидкость, то ли кровь, то ли нефть, а может, обычная грязь. Это было очень непросто, могу вас заверить.

Но я дотащил раненого до вражеских позиций и отдал мальчишку его друзьям.

А потом было самое страшное в моей жизни. Представьте, надо было быстро пройти к своим, при том, что в мою спину смотрела добрая дивизия, которая мечтала убить турка. Теперь я не мог прикрываться мальчишкой, был только я и тысячи врагов. Я мало что соображал, но быстро шел на другую сторону. Эта сотня шагов стоили мне дорогого, я стал наполовину седым. Но ни один не выстрелил мне в спину.

Потом я так и не узнал, выжил тот мальчишка или нет, но то, что я совершил, вошло в железное правило. После боя стороны разбирали своих пленных, и никто из врагов не смел помешать. Поэтому, Евгений Яковлевич, я и пытаюсь понять, вы выстрелите ли вы мне в спину, мне, врагу, если я вам сделаю одолжение или нет. Мы враги абсолютные или враги-джентльмены? Как думаете?

— Михаил Васильевич, мне трудно дать ответ на то, что не очень понимаю. Не могу пообещать то, в чем не разбираюсь. Думаю, вам виднее, как правильно поступить.

— Ну да, ну да. Мне виднее. Я знаю все ваши похождения после бегства. Вы вели себя в целом достойно и не подводили тех людей, которые на вас полагались. Поэтому, думаю, и сейчас лучше вас будет отпустить. Алексешенко, этот дубоголовый, думает, что сделал вас двойным агентом, ну а двойной агент почти всегда становится тройным. Это азы, как Азеф, помните?

Удивительно, но Азефа ему напоминал уже второй человек за последнее время, правда, теперь ему говорят про это по другую сторону фронта.

— Вы меня отпустите? — не веря своему счастью прохрипел Кильчевский.

— Отпустить — это слишком громкое слово. Я вам дам задание. Вряд ли им вы сможете искупить то, что сделали, но это будет главный ваш козырь. А суд-то над вами будет, это вы сами понимаете, и судьей, прокурором и адвокатом, скорее всего, будет Феликс Эдмундович.

— И какое же задание? Отправиться с вами в Туркестан?

Фрунзе внезапно расхохотался и долго не мог успокоиться.

— Ну что вы, конечно нет! Там совсем другая ситуация и вообще…,-он неопределенно покрутил рукой, — вы не подготовлены отправиться туда. Все гораздо проще. Вы вернетесь в Крым.

В горле Кильчевского пересохло. Миллион мыслей начали роиться у него в голове, но вопрос выпалил совершенно невпопад:

— А Беляев? Вы прикажите ему оставить меня в покое?

— Кто? — Фрунзе искренне удивился. Кто это? А, тот неудачник. Нет, тут вы полагаетесь только на себя. Он мне не подчиняется, я мог бы его найти и прихлопнуть, но если начнут отвлекаться на каждую мелочь, то точно застряну здесь, а мне надо срочно назад в Туркестан. В общем, сами, только сами. К тому же, у вас это пока неплохо получалось.

Конечно, мы можем вас заставить выполнить наше задание, и это не так сложно, но я, знаете ли, как-то привык действовать по старинке, имея в основе добрую волю. Ну, что скажете?

— Михаил Васильевич, я не очень понимаю, что вы от меня хотите. Зачем я нужен ЦК в Крыму? Что я могу сделать для большевиков настолько ценного, что перевесит желание Дзержинского и товарищей, стоящих выше него, предать меня лютой смерти.