Пепел революции

— Что с есаулом? — прохрипел Кильчевский. Морфий уже переставал действовать и снова постепенно подступала дикая боль ото всех органов.

— А что с ним? Расстреляем, наверное. Чего он нас будет задерживать.

Комиссар хохотнул и вышел из кабинета, оставив Кильчевского наедине с самыми черными мыслями.

Через полчаса пришли еще двое конвойных и его увели. День уже стоял в разгаре, и Кильчевский поразился, как давно он видел Солнце. Пройдя через всю станицу, можно было заметить следы ночного боя.

Кажется, комиссар ему изрядно преувеличил, сказав, что боя как такового не было. По пути попадались груды гильз от пулемета, воронки от снарядов. Кое-где были разрушены дома, чего вчера точно не было. Все указывало на недолгий, но жестокий бой, а после него, насколько он помнил, была предпринята контратака. Конечно, у уставшей и обескровленной сотни не было ни единого шанса отбить станицу у полка красных, но потрепали они противника на славу. Хотя и трупов не было видно, но крови было достаточно, а значит, потери были серьезные.

Кильчевского привели к каким-то сараям, там переговорили с другими солдатами, уложили его в повозку. Подошел другой врач, уже не Шварцман, обеспокоенно проверил перевязки, проверил шины.

— Извините, — обратился он к Кильчевскому. Я пока ничем вам помочь не могу, все ушло на раненых. Все равно вы скоро на станцию прибудете, там вам окажут помощь. А может, и расстреляют вас по дороге, чего мне материал тратить, правильно? Если хотите, могу сделать укол морфия, он еще остался.

Кильчевский осторожно кивнул.

В дороге он забылся. Тому причина была или невероятная усталость, или интенсивная работа организма по восстановлению после избиений, или морфий, а скорее всего, все сразу. Прибыли на станцию они поздней ночью, когда уже было очень холодно. Конвойные сдали его местным властям, единственный грамотный поставил в документах крестик. После чего уже новые конвойные связали ему руки и отвели в товарный вагон, где бросили на пол. Через пару часов вагон тронулся, и они поехали куда-то с низкой скоростью. Морфий постепенно переставал действовать, боль неспешно, но неумолимо возвращалась, а руки оставались связаны за спиной. Кильчевский примерно понимал, чем это может грозить. В самом крайней случае, который для него сейчас наиболее вероятный, по приезду куда-либо ему ампутируют руки.

Он повалился лицом вниз и захрипел. Конвой сразу насторожился. Потерять пленного, да еще, судя по всему, довольно важного было совсем скверно. Их за это могут привлечь к трибуналу.

Один из них подошел и пнул носком сапога.

— Ты чего, вышескородие, помереть решил? Ты бросай это дело! Мы тебя довезем, сдадим, а потом делай, что хош. Хош умирай, хош «Барыню» пляши.

Кильчевский не отзывался, а только хрипел. Руки он почти перестал чувствовать, они затекли до тупого онемения.

— Эй, ты чего, браток!

Они перевернули его на спину. Кильчевский прохрипел:

— Руки…

Испуганные солдаты развязали ему руки и перетащили в угол, где были навалены несколько грязных матрасов. Ему дали одеяло и кружку воды. Руки совсем не слушались, и его пришлось поить.

Кильчевский снова впал в забытье и проспал довольно много времени, пока его не растолкали и вывели из вагона.

Глава 5

Они прибыли на вокзал какого-то большого города. Его затолкнули в броневик, который промчался по улицам и остановился у неприметного дома. Его вывели два дюжих уродливых матроса и провели в один из кабинетов.

Через пару минут вошел красивый высокий человек, с аккуратной бородой и усами. Его внешность была настолько импозантна, а лицо настолько располагало и было приятным, что Кильчевский сразу почувствовал какую-то симпатию.

Он сел на край стола и внимательно посмотрел.

— Да, серьезно вас избили. Сопротивлялись при аресте?

Кильчевский покачал головой.

Человек помрачнел.

— Давно пора уже прекратить эту бесчеловечную практику. Пытаемся отучить, чтобы при пленении неприятеля не применялось насилие, и комиссары проводят разъяснительные занятия, да все без толку. Ну вот убили бы они вас, что тогда нам делать?

Кильчевский прочистил горло и прокаркал:

— Михаил Васильевич, можно воды?

Он кивнул. Кильчевский жадно схватил кружку, насколько это было возможно непослушными руками, и залпом все выпил.

— Лучше?

— Да. Чем обязан?

— Ох, Евгений Яковлевич, вы бы только знали, как вы нас заставили побегать. Меня даже ненадолго из Туркестана вызвали сюда, чтобы побеседовать с вами.

— И как там, в Туркестане? Наши побеждают?

— Наши это кто? Вы так часто меняете взгляды, что я уже запутался.

— Наши — это патриоты России.

— Ну, можно посмотреть с разных сторон. Но мы, большевики, побеждаем. Да там, вы же сами знаете, не наша, честная западная война, а так, больше партизанщина в песках. Думаю, еще год-два, и усмирим местных баев. А вообще-там очень жарко, Евгений Яковлевич. Безумно. Воздух от жары такой плотный, что можно шашкой рубить. Если на берегу Арала или Каспия еще свежесть, но в глубине губерний — хоть вешайся.

— А как у наших, в смысле белых, ситуация?