Пепел революции

— Очень просто. Все миры, вселенные заключены в свои клетки. Одно-, дву-, трех-, бесконечномерные. А знаете, кто тюремщик и присматривает за всеми клетками? Всевышний. Поэтому, к вопросу о камне. Всевышний может все, это аксиома. А мы пытаемся загнать его в рамки своих понятий, что он может быть только внутри нашей трехмерной клетки, а это неправильно.

— Знаете, я рад, что мы с вами не на богословском диспуте. Уверен, отцы христианской церкви нашлись бы, что ответить, но я нет.

— К тому же, в вашем христианстве такие глупости и натяжки, что даже смешно. Ну как это со стороны выглядит: Бог отделил от себя сущность, которую назвал своим сыном и отправил на землю, чтобы люди его убили, а сын своей смертью (которую Бог всегда может предотвратить), искупляет вину людей в свободе воле (дар, который дал им Бог, еще Адаму), чтобы Бог не наказывал людей. Серьезно? Бог любит сложные планы, это его интерес? Я не хочу говорить про шизофрению и раздвоение личности, потому, что это святотатство. Я скажу просто, что писали Библию разные люди и в целом история очень неправдоподобная.

— Скоро там Севастополь? Чувствую, еще немного и я приму ислам прямо в поезде.

— Зря иронизируете. Или, понятие святой Троицы. Серьезно? Бог — это три сущности, три части в одном, где есть один более главный, второй точно его подчиненный, а какая функция у третьего никто не знает. То есть, не троица — Бог, а самый главный в ней? Или как?

— У меня еще феска не начинает расти? Я чувствую, что крыть ваши доводы нечем.

— Или многочисленные святые и ангелы христианства. Иконы. Кто там говорил — не сотвори себе кумира, не напомните? Нарисовали рисунки на дощечках и теперь им молитесь? Это же явное эхо эллинского мира, с Зевсом, Посейдоном и всей их семьей. Есть старший бог, и множество мелких богов. Из-за этого, кстати, и были иконоборческие войны в Византии, когда императоры стремились вернуть христианство в состояние первозданной красоты, а им противостояла церковь и паства.

— Как, говорите, надо расстилать коврик?

Они рассмеялись и посмотрели в окно. Скоро путь будет окончен, и собеседники разойдутся в разные стороны, и в этом была своя прелесть, которая заключается не только в регулярных встречах, но и в таких же регулярных расставаниях.

Глава 12

Город встречал их серым зимним небом и такими же мрачными людьми на улицах. На вокзале они тепло попрощались и отправились каждый по своим делам, и только в этот момент Кильчевский понял, что мулла так и не сказал ему, по какому делу едет в Севастополь.

Город бурлил. Казалось даже больше, чем совсем недавно Одесса, ведь она сама по себе была гораздо более крупным городом, торговым и экономическим центром юга России, а Севастополь являлся пусть главной, но все же только базой военного флота на Черном море. И когда в и так не пустой порт прибыло еще несколько десятков тысяч человек, это было, конечно, страшно. Он и подумать не смел, чтобы сейчас найти себе ночлег в городе, а если он и есть, то цены взлетели на такие неописуемые высоты, что проще было переночевать где-то в синематографе.

Кильчевский дошел до комендатуры, чтобы попробовать отыскать Шемакова, однако, там ему не смогли помочь. Потом он обратился в один из штабов и предъявил свое старое удостоверение, но и там только развели руками.

Зайдя в один из синематографов он, как и намеревался, поспал за кулисами, и решил потратить еще один день на поиск в городе приятеля. Кильчевский целый день ходил по местам, где возможно нахождение Шемакова, по полицейским участкам, по железнодорожным платформам, по расположениям складов, но нигде никто не мог помочь.

Оставались две возможности, куда запропастился его приятель: или по какой-то причине остался в Одессе, сознательно или вынуждено, или эвакуировался со всеми, но уже покинул Севастополь. Но куда он мог отправиться? Это загадка, ведь они договаривались, что встретятся здесь. Уставший и проголодавшийся, он бродил по улицам города, с тоскливой надеждой заглядывая в лица всех мужчин, примерно соответствующий по телосложению. Нет, Шемакова нигде не было.

Когда уже окончательно стемнело, Кильчевский заключил сделку со своей совестью, что искал достаточно и сделал все, что мог. Бродя по перрону в ожидании поезда на Симферополь, он замечал, что дисциплина тут среди военных даже хуже, чем в Одессе, хотя, придумать еще хуже было довольно непросто. Видимо, казнокрадство и дискредитация высшего руководства достигли такого уровня, что даже младшие офицеры и солдаты не считали обязательными для себя какие-то рамки.

Внутри вокзала он сел за столик и попросил чая. Не успел он начать пить, как кто-то издалека крикнул его фамилию. Кто бы это ни был, враг или друг, Кильчевский поморщился и положил руку на оружие в кармане. Вся его работа, направленная на то, чтобы побывать здесь инкогнито, пошла насмарку, теперь несколько сот человек слышали его фамилию. Он обернулся и увидел радостно улыбающегося, но страшно исхудавшего и бледного Шемакова. Она крепко обнялись.