ПЬЕР

Высоко выложенная доктрина и практика мира, ранее процитированная, в некоторой небольшой степени проявилась в случае с Пьером. Он предусмотрительно собрал взнос с нескольких сотен ферм, разбросанных на части двух смежных округов, и теперь владелец популярного периодического журнала «Газель» послал ему несколько дополнительных долларов за его сонеты. Этот владелец (хотя, по правде говоря, он никогда не читал сонеты, но отправлял их своему профессиональному консультанту и был не осведомлен, что задолго до времени, предшествующему началу издания, он настоял на изменении с «ж» на «з» написания слова «Газель», а именно с «Гажель», подчеркивая, что в варианте «Газель», «з» было простым самозванцем, и что «ж» было мягким; ведь он был сторонником мягкости, и мог говорить на основе опыта); этот издатель был, несомненно, трансценденталистом – разве он не отреагировал на ранее сформулированную «Необыкновенную доктрину»?

Теперь доллары, полученные за свои стихи, Пьер всегда вкладывал в покупку сигар: так, чтобы затяжки, которые косвенно принесли ему его доллары, снова возвращались, но как ароматные затяжки от сладостного ароматного гаванского листа. Поэтому этот высоко почитаемый и всемирно известный Пьер – великий автор – подобного ему мир никогда не видел (разве он неоднократно не отвергал своё сходство?), этот известный поэт и философ, автор сонета «… Тропическое Лето…", против жизни которого плели чёрный заговор несколько отчаянных людей (биографы клялись, что так оно и было!), эта высочайшая знаменитость – сидел там, курил и курил, размякнув и украсившись дымом как туманная гора. Это выглядело совсем естественно и взаимно умиротворяюще. Его сигары были зажжены двумя путями: от продажи его сонетов и от самостоятельного их печатания.

Даже в то раннее время своей авторской жизни, Пьер, как бы он не жаждал своей известности, нисколько не гордился своими бумагами. Он разве что не пускал на растопку свои сонеты, что были уже изданы, но очень небрежно относился к своим рукописям, на которые получал отказ; их можно было найти, лежащими повсюду вокруг дома, создающими большие проблемы горничным при уборке, идущими на разведение огня и навсегда выпархивающими из окна с подоконников в лица людей, проходящих мимо поместного особняка. Этим опрометчивым, равнодушным способом сам Пьер превратил себя в своего рода издателя. Верным было то, что его самые близкие поклонники часто искренне выражали ему протест против такой непочтительности к примитивному одеянию его бессмертных произведений, говоря, что как бы то ни было, но острота его могучего пера отныне будет священна, как губы, которые когда-то целовали большой палец ноги Папы Римского. Но поддержанный в ту пору такими дружескими осуждениями, Пьер никогда не запрещал столь высокую оценку «Слёз» тому, кто, найдя маленький фрагмент оригинальной рукописи, содержащей точку (слезу) над i (глазом), счёл столь значительное событие провидением и испросил заветного разрешение вставить её в брошь. И удалил миниатюрную голову Гомера, чтобы заменить её на более дорогой камень. Он стал безутешным, когда застигнутая дождём точка (слеза) над i (глазом) исчезла; ведь необычность и привлекательность сонета всё ещё были заметны; из-за этого, пусть и минимального, фрагмента он мог плакать во время засухи; теперь же он остался без каких-либо слёз в душе́.

Но этот равнодушный и надменный дилетант – остался глухим к восхищению миром. Это же загадочно весёлый и известный автор «Слёз», гордость журнала «Газель», на чьей щегольской обложке его имя фигурировало выше всех меценатов – тоже совсем не мелких людей! Все их жизни были по-братски друг другом описаны, и все они были объединены и были обязаны своим сходством совокупной работой, и печатались на бумаге, купленной в одном магазине. – И у этого же высоко-признанного Пьера будущая популярность и плодовитость поразительно основывались на том, что он уже написал, отчего известные дельцы приехали в Луга, чтобы посмотреть его водные ресурсы, если таковые имеются, с расчетом основать там бумажную фабрику как раз для великого автора и таким образом монополизировать его канцелярские дела. Всё настолько широко говорило о простом страхе перед всеми юными кандидатами в знаменитости, что нивелировало возраст Пьера. Перед ним старый джентльмен шестидесяти пяти лет, ранее служивший библиотекарем в Конгрессе, приведённый к нему издателями Журнала, искренне снял свою шляпу и продолжал держать её, оставаясь стоять, хотя Пьер в социальном отношении и был ростом с эту самую шляпу, – этот замечательный, презрительный гений – но только пока ещё живой – как писатель-любитель – уже должен был скоро появиться в недоступно сложном одеянии. Он будет теперь учиться, и очень серьезно заучит, что, хотя всемирная вера в Посредственность и Банальность обладают своим огнём и мечом для всего современного Великолепия, которое, клянясь, что отчаянно атакует Лицемерие, всё же не всегда закрывает уши перед Искренностью.