ПЬЕР

Пьер молод; небеса дали ему самое божественное, самое молодое человеческое тело, зажгли свет в его глазах, огонь в его крови и вложили силы в его руки, и радостная, ликующая, переполняющая, пенящаяся, вселенская жизнь кипит в нём повсюду. Теперь оглядите эту самую несчастную комнату и этого самого несчастного из всех загнанных людей, и скажите, то ли это место и то ли это занятие, к которым его предназначил Бог. Хрупкий стул, две полых бочки, доска, бумага, ручки и чертовски чёрные чернила, четыре закопчённых белых стены, никакого ковра, чашка воды и одна или две сухих булочки. О, я слышу прыжок техасского команча, словно дикий олень прорубающегося через зеленый подлесок; я слышу его великолепный, дикий, неукротимый и здоровый возглас, а затем заглядываю в Пьера. Разве физическое, практическое безумие сделало из него того дикаря, каков он есть? Цивилизация, Философия, Идеальная Добродетель! Смотрите на вашу жертву!

III

Прошло несколько часов. Давайте заглянем через плечо Пьера и посмотрим, что он пишет там, в этом большом мрачном кабинете. Здесь, рядом с ним, на самом верху сильно пахнущей груды лежит последний лист, вышедший из-под его руки, яростные чернила ещё не совсем высохли. Это почти наша цель, поскольку в этом листе он, кажется, занялся непосредственным воспроизведением произошедших с ним событий для того, чтобы наполнить характер своего очевидного автора-героя, Вивии, произносящего такой монолог: «В глубине моей души живёт невысказанная скорбь. Теперь я снимаю все маски весёлости и равнодушия и всю философскую претенциозность. Я брат тучи, дитя Первобытного Мрака. Безнадёжность и отчаяние слой за слоем окутывают меня. Прочь, болтливые подражатели невеждам Спинозе и Платону, однажды сделавшие всё, кроме как ввести меня в такое заблуждение, где ночь кажется днём, а боль всего лишь щекоткой. Прояснить этот мрак, изгнать этого дьявола вы не можете. Не говори мне, ты, немыслимый фат Гёте, что вселенная не может уберечь тебя, и твоё бессмертие продлится настолько же долго, насколько ты – как нанятый официант – делаешь самого себя „вообще полезным“ Вселенная вполне преуспеет без тебя и сможет сберечь ещё миллион точно таких же самых характеров. Разве у сообществ нет душ и твой Пантеизм таков и есть? Ты же не показная и бессердечная часть человека. Ло! Я держу тебя в этой руке, и раздавлю в ней как яйцо, из которого вытекло содержимое»

Вот записка с пола.

«Откуда исходят панегирические мелодии, летящие впереди марширующих героев? Не от звонкой меди и звенящих цимбалл!»

И вот вторая.

«Бросьте ваш взгляд туда, на Вивиа; скажите мне, зачем эти четыре конечности нужно упечь в мрачную тюрьму – изо дня в день – из недели в неделю – из месяца на месяц – и вот он сам – добровольный тюремщик! Это конец философии? Это великая и духовная жизнь? Это ваш хвалёный рай? Это всё из-за того, чтобы человек смог стать мудрым, отбросил бы своё превосходство и опорочил себя безрассудством?»

И вот третья.

«Бросьте ваш взгляд туда, на Вивиа; на того, кто показал стремление к высочайшему достоинству и правде лишь ценой побледневших щёк! Взвесь его сердце на своей руке, о, ты, зашнурованный золотом, виртуоз Гёте! и скажите мне, не превышает ли оно твой стандартный вес!»

И вот четвёртая.

«О, Боже, этот человек должен сгнить и заржаветь на стебле, ослабеть и быть сбитым, прежде чем появится урожай! И о, Боже, эти люди, что называют самих себя людьми, всё ещё настаивают на смехе! Я ненавижу мир и могу растоптать все лёгкие человечества как виноград и вытоптать из них дух, думая о горе и лицемерии, – думая о Правде и Лжи! О! пусть будет благословен двадцать первый день декабря, и будь проклят двадцать первый день июня!»

Из-за этих случайных листков может показаться, что Пьер вполне осознавал многое из того, что так необычайно отяготило и отравило его жизнь, многое из того, что так темно и ужасно в его душе. И всё же это осознание его фатального положения не позволило ему это положение изменить или улучшить. Всё окончательно доказывало, что у него совсем не было власти над ситуацией. В чрезвычайно безвыходных положениях души человека похожи на тонущих людей: они довольно хорошо осознают, что находятся в опасности; они довольно хорошо осознают причины этой опасности, – тем не менее, море есть море, и эти тонущие люди тонут.

IV

С восьми часов утра до половины пятого вечера Пьер сидит там, в своей комнате, – восемь с половиной часов!