Перед изгнанием. 1887-1919

Какое нахальство тебе писать как лучшему другу. Когда она видела тебя всего один раз в жизни! Странные и грустные события совершаются ныне! Мы переживаем тяжелое время, и я тебе не пишу потому только, что невозможно в письмах все передать! Будь осторожнее в твоих письмах, т. к. все читается. Очень тебя прошу держаться подальше от семьи «мигалкиных»[251]. Они играют в этих событиях ужасную роль, ты все это даже не подозреваешь, верь мне на слово, пока не увидимся и не передам тебе все подробно. Ты очень мне недостаешь, больше, чем когда-либо! Душа болит за всех и за всё, а помочь немыслимо[252]. Что тебе сказала принцесса В[иктория]? Боюсь, что она тебя вызвала, чтобы выяснить личное дело, по которому я продолжаю получать письменные поздравления[253]. Как все это глупо и неприятно! Хорошо, что здесь высокие родственники[254] заняты другим теперь и им не до того! Думаю, что любезность в посольстве основана на газетных слухах, касающихся тебя? Присланные cartes postales[255] с изображением пантомимы очень красивы, она похожа на Е[лизавету] Ф[едоровну], но нахожу настоящим кощунством устраивать такие представления в такой обстановке! Надеюсь, что злополучный счет Lady Jackwill наконец уплачен тобой! Непонятно, куда этот счет девался! Я его послала Гавеману в запечатанном конверте, по крайней мере три недели тому назад с подписью красным карандашом: «Прошу немедленно уплатить по телеграфу». Он ничего об этом теперь не помнит, но счет найти не мог! Жаль, что ты давно уже не догадался его уплатить твоими деньгами. Это такой пустяк! Мы все сидим в Петербурге. Такие стоят холода, что не хочется двигаться! В поле на днях было 35˚. Папа плохо переносит холода и ежится, хотя, слава Богу, совсем здоров. Сиротин его видел и остался очень доволен. Пришла мне телеграмма в день скачек. Я все беспокоюсь вдали! Не говори, что я тебя забыла, потому что редко пишу! Если бы ты знал, как много и часто тебя вспоминаю! Так бы хотелось с тобой душу отвести. Крепко, крепко тебя обнимаю. Храни тебя Бог! Мама.

Пришли мне фотографию твоего знаменитого бульдога! Маношка здравствует.

* * *

Царское Село

23 февраля 1912

Милый мой мальчик,

Ваша забастовка меня очень беспокоит! Умоляю тебя не дожидаться последнего срока и выезжать при малейшей опасности застрять. Ты, вероятно подъедешь к 11 марта или проедешь через Париж, что было бы для меня очень удобно, т. к. я поручила Редфорну тебе передать сундук с вещами. Как только приедешь в Париж, дай ему знать по телефону. Очень прошу тебя привезти мне целый кусок проложенной ленты. Здесь ее достать нельзя, а моя цепь для горжетки совсем износилась. Спроси у Cartier, где можно достать такую ленту так как она у него куплена. Если ты успеешь, поищи в Париже соломенные стулья для Коккоза. Они называются, кажется, chaises d’eglise[256] и стоят гроши.