Перегной

 — Ну да. Образование детям не нужно, потому что в Царстве Христовом и так все спасутся, кто блаженен и кроток, и умный и глупец.

— Так оно и есть. — Взревел Федос. — Не смей в том сомнения иметь, нехристь!

— Я то может и не имею таких сомнений, я может, вопреки твоему мнению в это и верую, не обо мне разговор. А вот ты предмет спасения детей торгом сделал.

— Что? Да ты…

— Что я? Что? Думаешь не знаю, чего ты сюда приперся.  Ты не за должком пришел. Долг для тебя  дело десятое. Долг для тебя — крапленый козырь. Его из рукава в последний момент тащат. А приперся ты сюда, гад хитрожопый, вот почему…

Меня прорвало и я выдал все, что  думал по поводу сложившейся ситуации прямым текстом:

 — Толян тебе возил продукты и вещи, которые вы сами производить не в силах, возил, из ненавистного тебе мира, от антихристов, а ты распределял и на том власть твоя стояла. Излишки, опять же, масло там, сыр он у тебя брал взамен и в городе продавал. У вас выгодный товарообмен был, все на мази. И еще, попутно, он у мужиков цветмет забирал, металлолом всякий. И обирал их безбожно, как липку. Им в разы, в десятки раз недоплачивал, а тебе переплачивал лишку. 

Выгодно тебе было, чтоб Антихристы за табачок тобой ненавидимый ишачили, да за дрожжи бражные. Выгодно это тебе, сучара ты бородатая, в первую очередь было, чтоб они спивались, скуривались,  да  в грязи и невежестве дохли. На таком различии и  морда твоя  святостью сияла и власть твоя крепла.

— Молчи, — взревел Федос и заколотил в ярости суковатой свое палкой по рябине так, что мы тотчас оказались осыпаны ягодами. — Дождь рябиновый, дождь кровавый то знак есть, — орал Федос, — божье тебе вразумление, что хулишь на спасителя своего. Кто тя из геенны вытащил, забыл.

— Помню. И за то благодарен до крышки гроба буду. Только тащил ты меня из корысти.  И корысть эта — свежая кровь. Да и приблудыша обратить — значит лишний раз силу святости своей показать пастве. Не так что ли? А как не вышло — ты меня сразу и за порог. Вот и вся твоя милость.

Я сглотнул, достал таки сигарету, закурил. И продолжил: наше с тобой отличие в том, что ты выставляешь себя всем миром, дядя Федос, всей его истиной, а живешь, на самом деле для себя. А я  живу для мира. Мне для себя ничего не надо, кроме счастья. Потому мы и не договоримся теперь. Прощай. Как—то в обход меня  теперь свои дела обстряпывайте.

— Уговор исполни. — Взревел мне вослед Федос.

— Нет. 

— На  нет и суда нет. Школу—от свою тогда закрыть можешь.

— Хорошо, закрою. А ты масло с сыром в землю зарой, дядя Федос.  Куда теперь тебе столько масла.  Только помни, дядя Федос, помни, если воистину веруешь, вот Он, — я показал пальцем в небо, — все видит. И как ты детей, как пятаки в размен пустил и все остальное.

Федос трясся и шипел: охальник, богохульник, испепелит тя сила божья, найдется и на тебя управа, — но я уже уходил.  А Федос все шипел, все плевался словами, все грозил и проклинал, и дрожал и трясся от бессилия. Вернуть он ничего не мог. Не мог ни принять меня, ни понять, ни подчинить, ни даже просто догнать. Как не может угнаться за молодостью старость только потому, что зашла уже слишком далеко и прошедшего не вернуть. Такой вот парадокс.

Я уходил и белый халат в моей руке, трепетал на ветру  как символ капитуляции противника. А противник боронил посохом красный рябиновый ковер, рвал и метал, а потом завсхлипывал.   Вокруг увядала осень и его безграничная власть. А мне в лицо дул вольный ветер и хотелось петь.

Сатана был побежден. Ему достаточно было сказать твердое «нет». И стоять на своем.

* * *

— Ну, по первой.  —  Я протянул  Полоскаю  кружку с красноватой жидкостью.

— Дай бог не последняя. — Выдохнул он и мы замахнули.

Самогоночка была хороша. Это было ясно и раньше, когда ее только что выгнанную, явленную нам из сверкающих недр перегонного куба, точно из хрустальных глубин подземного царства, поджег Полоскай. Она пыхнула на пол мгновения, и зажглась ровным синим пламенем газового резака.

После этого мы из Вовкиной бани переместились на озеро, в балок, где, как выразился Полоскай, «нас ни одна манда  не потревожит». И действительно, Вовкина жена сюда по каким—то причинам ходить боялась, а моей бы это даже не взбрело  в голову. К тому же я сказался дома, что иду на ночную рыбалку.

Мы закинули несколько донок, накидали прикорма, а сами засели под керосинкой в балке. Я торжественно вручил Вовану белый, «профессорский» халат,  и произнес краткую речь о несомненных успехах дорого товарища Владимира в современной науке и его весомом вкладе в научно — технический прогресс. Он внимал мне важно и снисходительно, приняв вальяжную позу. Кончив дуракаваляние, принялись, наконец, за самогон.

Его было много, очень много, но большая часть уже перекочевала в схрон под балком, туда, куда  я обыкновенно складывал обожженные  кабеля. «Там оно безопаснее» — пояснил Вован такой странный выбор. Наверное он имел в виду, что его жена под сарайку точно не полезет и не учинит акт вандализма.

— Тута, кстати, это, деньги вот, Толян привез, на, забери.