Перегной

И, даже внезапная активность Софьиного начальства, когда оно узнало про неучтенное население Молебной. И внезапное же прекращение этой активности — видимо где—то вверху, рассмотрев данные переписи, решили что количество вновь открывшихся людей незначительно. Как раз вписывается в заранее запланированные «не боевые потери» пускай, дескать живут, пока не сдохнут. Денег на них, по программам переселения, не срубишь, числом не достают, по той же причине и больничку там, почту всякую организовывать смысла нет. Пустой, в общем, народец, никакого в нем смысла, никакой выгоды. Так наверное подумало—покумекало начальство, и оставило все как есть.

И хвала той нечистой силе, которой  все эти слуги народа служат, что вовремя учительша переписала деточек. Кстати, что там учительша? Усердствует? Отчет должна привезти о привлечении детей в школу? Сдержанно похвалить, может даже премийку какую выписать, и, ну вы понимаете, охладить пыл. Если не хотят  эти темные люди, староверы или кто они там, учить детей — пускай. Приоритеты меняются — не все полезно, что в рот полезло. Вон, чукчей тоже учили—учили, а оказалось ошибочно. Оказалось — загубили коренной промысел. Сейчас там пьянство, да—да! Чтоб стоять, нам нужно, хе—хе, держаться корней. Пускай живут там эти дремучие, как хотят. А с учительницей, мы пожалуй, к следующему году решим вопрос, что у нас, в Штырине все ставки учительские заняты? Почему, в конце концов, молодой и перспективный специалист прозябает неизвестно где?

Вот так, наверное, и была решена судьба Молебной. Что такое эта Молебная даже из Штырина, с его двумя светофорами? Да ничего, зуд на коже — почешется и пройдет. Забыть.  И что такое Штырин с двумя его светофорами из Молебной? Космопорт! Несовместимые вещи. Нет. Забыть.

Так и победила кучка бессовестных людей  совесть. Молебная, которой суждено было умереть еще сорок лет назад,  раствориться в адском кипятке ядерного взрыва, продолжала жить сама по себе. Ну и живи. Только нам не мешай. Самый верный способ решить проблему — забыть про нее. И отгородиться от всяких о ней воспоминаний. Если они явятся в виде людей — прогнать. Не получается — запугать. Не выходит — подкупить. Не берет —  с глаз долой из сердца вон. Если явятся в виде цифр — подтереть, подчистить. Если явятся в виде последствий — вынуть подтертые, подчищенные цифры и доложить о профилактике. «Мы же старались, но кругом такое дурачье. Невозможно ничего объяснить, что—то сделать. Им одно, они другое. Не понимают собственного блага». Иными словами отболтаться.

Любая система будет защищать себя, оберегать от вторжений и изменений, кусаться, сопротивляться, драться. В том ее природа. Это инстинкт самосохранения. Это по—человечески, сердцем понять нельзя, а разумом можно. А вот как понять жителей Молебной?

Я сидел, грея коченеющие руки над едва занявшимся костерком под ласково приютившей меня горушкой. С помощью такой—то матери одолел я все—таки клятую равнину и теперь отсиживался, отпыхиваясь, возле костерка. Но, обо всем не передумаешь. Каким бы ни был ужас от осознания того, что жил ты на пороховой бочке, каким бы ни было разочарование от глубины падения людей, еще недавно ходивших у тебя в записных корешах и надежных товарищах, какими бы горестными не были воспоминания, следовало жить дальше. И двигаться вперед. Иначе — безнадега. А что у нас впереди? Впереди у нас нихрена. Впереди у нас нету никакой цели. Куда идти. Зачем. Что там меня ждет. Нихрена непонятно.

От мыслей о будущем можно было  повредиться  умом. Неизвестность вставляла еще мощнее известного, прояснившегося внезапно, как зимнее небо в стужу. В самом деле — где я, кто я, зачем я? Не слишком ли философские вопросы для чувака, оказавшегося кое—как одетым, среди бескрайних снегов и необъятных просторов. У которого из всего снаряжения нож да спички, даже котелка нет, чтоб кипяточку согреть. Откуда я? Вот это—то как раз известно. Во—он, оттуда! Из—за поля, из—за лесистого отрога споя. И—за леса, из—за гор, показал мужик топор, он не просто показал,  а к чему—то  привязал. 

Да у ж, топор бы мне не повредил. Что ж — откуда я — выяснили. А куда я? А пойду—ка я вон туда, за гостеприимную эту горушку. Зачем ставить перед собой какие—то неведомые цели. Так можно и не дойти, невзначай. Сдохнуть от  переусердия. А сдохнуть мы завсегда успеем. В конце концов была у меня цель перейти отрог — перешел ведь? На жилах, на зубах, воя и скуля, но переполз через радиоактивное поле. Теперь, рвану—ка я на горушку. А там — осмотрюсь.

Вид с горушки в любое иное время был бы великолепен. Сейчас же он вгонял меня в жесточайшее уныние и я всерьез подумывал о том, что следующим этапом нашей экскурсионной программы будет аттракцион «сядь и  сдохни с места не сходя».