Перегной

Действительно, коли все мои действия воспринимаются с глухой враждебностью, не лучше ли покинуть сие место? Расколоть, так сказать, надвое наш дружный, но не нашедший взаимопонимания коллектив.  Итак, в очередной банный день, а я, по прихоти Григорьича всегда ходил в баню последним, я задержался там больше положенного. Я выстирал и отжал все свое скудное шмотье и выволок его на улицу сушиться. Сам же в одних трусах, валенках и со свитером в руках ломанул домой. Там у меня уже был заготовлен заранее отрезанный от локтя  штормовки кожаный лоскут—накладка.

Эх, как мне не жаль было столь дорого сердцу софьиного подарка — самовязанного, теплого, с горлом, свитерка, пришлось таки его  покромсать. В принципе любой подарок он делается одновременно и в радость и во спасение. Вязала мне Софья этот свитер, чтобы грел он меня в непогожие дни — стало быть во спасение. А подарила в теплый денек бабьего лета, когда о холоде я даже не задумывался. И доставила этим радость. А сейчас он, этот свитер, призван меня в очередной раз спасти. Чтобы потом доставить радость встречи.

Я вот что задумал — валенки  у меня на задках да на подошве грозились  дать последний бой и пасть смертью храбрых. Я всерьез опасался, что они дорогой распадутся и я не дойду. Валенки эти мне выделил Григорьич из своих скудных запасов.  Уже тогда они выглядели так, как будто в них трое умерли.  Ходить вокруг избы в них было милое дело. Но перед дальней дорогой обувке требовался серьезный ремонт.

 У меня не хватало ни совести ни духу просить Григорьича о чем—либо и я решил обойтись своими силами. Чай не инвалид. Слегка укоротив голенища я приобрел материал для подметок. Кожей с рукавов ветровки я хотел обшить носки и задники валенка,  создав некое подобие галоши, чтобы снег не задерживался на них, а скатывался. Мне нужна была еще игла и нить, но и тут я выкрутился. Вместо иглы решил использовать шило, а на нить распустить низ свитера. Много ли человеку надо, когда припрет?

Водрузившись на лавке я принялся  деловито  распускать свитер. Дело пошло и я  быстро намотал клубок с кулак величиной. Этого, по моим подсчетам, должно было хватить с запасом. Теперь следовало нить пропитать. В дело пошел барсучий жир, который у деда был завсегда в плошке. Он  им пользовался им без меры на разные снадобья, растирания и мази. Я растопил жир в печи и  пропитал им нить.

До этого момента дед лежал на полатях совершенно безучастно и бормотал, по обыкновению, едва слышно, в бороду,  молитвы. Но, то ли вонь от натопленного жира, то ли мои действия  возбудили в нем интерес. Он сел на полатях, долго смотрел на меня, пошевеливая бородой, видимо переваривая увиденное и наконец, не выдержав, спросил:

— Чё делаш?

— Нить пропитываю.

Ответ деда удовлетворил. Он хмыкнул и опять завалился на полати. А мне, в дрожащем пламени печурки, в сполохах по углам избенки вдруг  показалось, что на ледяной сосульке отчуждения появилась и вздрогнув сорвалась вниз капля талой воды. Предвозвестница первой оттепели.

Когда валенки, под безмолвным наблюдением деда были закончены, и поверчены на свету, опять же больше для демонстрации деду, и так и эдак, настала пора ходовых испытаний.

— Пойду, за дровами на делянку схожу что ли. — Как бы невзначай сказал я, прихватил топор, обул обновку и толкнул дверь.

— Обожди, — догнал меня окрик Григорьича уже в пару ломанувшегося в притвор холода. — Обожди, говорю. Прикрой дверь. Пойдешь за дровами, присмотри березу, не толстую и не тонкую, такую чтоб с голову твою или поменее окружностью. Смотри, чтобы никаких сучков по низу не было, чтобы ствол был прямой, а кора хорошая.  Тонкая чтоб кора была, без изъяну. Свали березу эту. Да не руби, аки ворог, а возьми пилу и тихохонько спили.  С комелька спили кряжик, метра два чтобы, два с полтиной, да сюда его тащи. Но это все опосля того, как дров наносишь. Теперь ступай.

Я ушел озадаченный. Всю дорогу до делянки я не мог понять — что же меня больше удивило. То ли само распоряжение,  то ли сам факт того, что дед соизволил заговорить со мной.  До этого я слышал от него либо короткие команды, либо гневные отповеди. И вот теперь он впервые говорил со мной как с человеком. Вот уж действительно, слово — это сила.

Я все исполнил как велено. Сначала наколол  и натаскал дров, после, где уже и по пояс в снегу, отыскал подходящую березу.

Кряжик, как его называл Григорьич, его полностью удовлетворил. Мне правда пришлось затащить его сквозь низенькую дверь в избушку и там долго неудобно держать на весу пока дед  его ощупывал, оглаживал и осматривал. Потом также, про себя бранясь, вытаскивать его обратно. Но по лицу Григорьича было видно — он доволен. После мне пришлось опять возвращаться на делянку, дабы распилить то, что осталось от ствола.  Потом тащить чурки к избе. Потом колоть. Казалось, нынешней работе не будет конца и края и когда в поленницу легло последнее полешко на земле уже воцарилась ночь.