Перегной

— Ну, допустим, в баню он меня отправил, чтобы я не простыл в избе, где сухой жар действительно «аж звенел». Все ж таки в бане жар был помягче, повлажнее. Но тогда зачем топить в избе? Или эти полочки под потолком, которые, как оказалось, нахрен никому не нужны.    И зачем их вытесывать когда на кровле дохренища всяких разных плах и досок. Там еще одну избу можно соорудить поди, если пошукать. Ну уж амбарчик небольшой точно. Нет, надо идти было, выбирать березу, в снегу полдня барахтаться, не рубить ее, а обязательно пилить, тащить потом, ох ты… А царапать зачем? Ничего не понимаю. А что за баклажки искал старик на крыше?

Так, одолеваемый усталостью, в водовороте разлетающихся во все стороны, бесчисленных как звезды мыслей я  погрузился в темноту сна. Одно ясно, дурканулся дед — мелькнула где—то по боку огнем сверхновой еще мыслишка и настал темный, непроницаемый космос.

Еще три дня, если учитывать колку дров и укладку поленницы, возился я с кедрами. Насколько легко рубились деревья, настолько тяжело уничтожались  улики.  Пилить стволы на чурки в одного, двуручной пилой было сущим мучением.

А ещё нужно было еще изладить козлы, так как козлы, имевшиеся на Григорьичевой делянке оказались совершенно нетранспортабельны. Я задумал вывезти их, было дело, на салазках, но продраться с хоть и с легкими, но расшеперенными в разные стороны козлами сквозь молодой, с подростом,  ельник оказалось  не по силам. Пришлось отвлечься и изготовить нехитрое приспособление уже возле дома, из подручного материала. И опять встал вопрос — зачем  нужны подвешенные под потолком доски, когда досок вокруг избы полно. Логическим путем, а монотонный, не в надрыв, физический труд способствует развитию логического мышления и здравого смысла, я пришел к выводу, что это не полки вовсе, потому—что… Ну потому что потому. Очевидно же, что не полки. Поиски ответа на вопрос: «а что же это такое»? — наталкивали сначала на очевидный ответ — это блажь, придурь и умопомрачение. А этот ответ наводил на другой вопрос — что же мне с этаким счастьем, как Григорьичево помешательство делать? Очевидный ответ был самым простым — валить отсюда нахрен. Вон, я и валенки себе уже изготовил.

Между тем, последние полевые испытания валенок показали, что хотя это и вещь в самой превосходной степени нужная, полезная и хорошая, но на одних валенках  далеко не уйдешь. Даже с топором, ножом, пилой и такой—то матерью. Попадешь в такой же ельничек, через какой я пытался притащить козлы и  поминай как звали. Снегу по пояс. Торчит из него кустарник, да молоденькие елочки, будто нарождающиеся из морока кикиморы, топырят мохнатые лапки, то ли  пугая, то ли заманивая в силки. Нет, без лыж зимой в лесу капец…

Без лыж… Кстати о лыжах…

— Григорьич, — заорал я влетев в избу, — так мы лыжи что ли делаем?

— Ну, делаем, — забухал садясь на полатях Григорьич, — нешто кто так делат, как мы делам. Да притвори ты дверь, ирод,  не пускай пару.

— Да, извини, ты же болеешь.

— Не в том дело что хворый я, а в том, что лесины—те под потолком—от сохнуть должны.  По уму ежели сушить, лесины сохнуть должны от одной луны до другой, не менее. А я за неделю пытаюсь дерево  высушить.

— Это чтоб меня побыстрее сбагрить что ли, а, Григорьич?

— Но! Поговори!

Радость переполняла меня. Казалось  этой радостью  можно залить всю землю. Затопить до самых окраин, до самых Спойных гор и доплыть на волне этой радости, до их плоских вершин. Чтобы оттуда обрушиться на гребне той же радости, держась за спасительные эти дощечки прямо в объятия любимой.

— Григорьич, а меховушку мы где возьмем? — Радостно щебетал я, возбужденно шныряя по избе.

Григорьич обьяснял, терпеливо, что «кысы», то есть мех, нам взять неоткуда. Дескать нужна лосиная или конская шкура, а  в запасе ее нет. Во—вторых, даже если бы и достали, то с выделкой бы умаялись и за месяц не успели.

Я еще потормошил и подонимал старика, но, беспокоясь о его здоровье, отступился. И все же места я  себе не находил и стал искать занятие. Хватал то за одно, то за другое, но потом бросал, не в силах совладать с возбуждением. Григорьич, глядя на мое состояние, велел подать ему заготовки, повертел их в руках, постучал по дереву, погладил его, послушал, повздыхал и велел подать гвоздь.

— Чёж теперь делать, — нехотя, будто жалея, сказал он, — давай что ли, строгай. Придавай форму—от по рисунку. Да смотри ладом делай, не спогань вещь—от. Это тебе всеж—таки предмент делать, а не топором лес под корень изводить. Не только сила нужна, а и ума еще маленечко.

Не обращая внимание на брюзжание старика,  я принялся за работу. Григорьич результат одобрил. Ну как одобрил. Ничего, по обыкновению не сказал — значит доволен.