Перегной

Вот это да — староверы! Не думал не гадал, что когда нибудь увижу их живьем. Нет, я конечно знал, что в наших краях есть раскольничьи селения, но почему—то мне это казалось такой же сказкой, как  предания о снежном человеке и звере—мамонте.  Что—то из области истории,  в сухом остатке нынешних дней от которой сохранились лишь разрозненные пыльные экспонаты, аккуратно собранные, описанные, выставленные на витрине музея под строгим оком присматривающих старушек. И тут бац — оказывается — экспонаты—то живые, здравствующие и без всякого надзору, вне музейных стен  спокойно себе  живущие. Вон — коровок пасут, рыбку в пруду удят. И недалеко от людей забрались, совсем рядом, в пределах полудня езды от города. Но место—то как выбрали. И не подберешься. Знать не будешь, ни за что не догадаешься.

Я приготовился увидать суровых мужиков с лопатными бородами, в кафтанах до пят,  подпоясанных бечевой, поминутно осеняющих себя двуперстием, но ничего такого пока не видел, хоть и таращился во все глаза.

Мы меж тем  проехали  башенку и наш транспорт теперь погромыхивал, бряцал всем своим немощным телом вдоль улицы. На первый взгляд деревня как деревня.

— Что, староверов выглядываешь? — спросил меня мироед. Ну ещё увидишь. С непривычки—то оно неприятно. Вроде как и нелюдь ты для них.

Но тут и обычных людей полно. С пол села наверное. Ну  к ним, как к смраду, староверы притерпелись, а ты чужой, так что по первости молчи, по сторонам в открытую не пялься. И не дерзи. Они того не любят. Ты — чужак. — наставлял меня «мироед».

— А ты не чужак, тоже ведь поди пришлый?

— Я—то? Я из этого села  родом. Только рано отсюда уехал. Эх, да чего там! — с какой—то непонятной горечью протянул водила. В общем ты понял, тихо себя веди.

Странный дядечка, думал я про себя, сначала чуть не убил, потом сменил гнев на милость. Теперь вот староверами запугивает, смотреть на них не позволяет. Как—то сложно все…

— Ну вот, приехали. Сейчас выгружаться будем.  Ты, короче, покуда сиди в кабине и носа не суй. Сиди скромно. Сейчас выйдет хозяин, я с ним перетолкую. А потом пособишь мне мешки сгружать, сами они сгружать не будут, про это я тебе потом объясню.  Помощь твоя —  вроде как плата будет, услуга, за то, что я тебя подбросил. Ну а после решим, как далее с тобой поступить.

Тут явился хозяин.  Мироед, потирая руки и вывалился из кабины на улицу.

Любопытство распирало меня, и несмотря на запрет я косился на мироедова собеседника. Издалека — мужик как мужик, крестьянского  вида: лысина, рубаха, штаны. Прямая широкая спина, во всем облике присутствует эдакая кряжистость, основательность и чисто крестьянская хитрожопость.

Мироед переговорил о чем—то со стариком и они оба пошли к машине. Я все также, повинуясь инструкциям, сидел в кабине, курил и старался не казать носа.

Наконец водила замахал мне руками, мол выходи.  Я с готовностью последовал его призыву, ибо ноги от долгого сидения у меня затекли, а зад  и вовсе превратился в  суповой набор из костей.   Каждая кость терлась о другую и  терзала жидкую плоть.

Едва я ступил на землю, как боль в ноге дала о себе знать.  Я скривился, но грозный окрик бородача привел меня в чувство:

— Срамную пыхалку—от, свою, выкинь, тебе говорю, антихрист. Чай к людям идешь, а не к чертям в преисподнюю, чтоб табачиной аки серой дьявольской вонять.

Я стушевался, а суровый бородач без перехода переключился на мироеда:

— Онотолий, ты кого это привез?

— Путник ко мне прибился, дядя Федос. Пристал — банный лист чисто.

— А сюда пошто его привез?  Или мало у нас своих антихристов?

— А куда его везти. Он, говорит, бежит.

— Ну, бежит? От кого же это он бежит—от?

— А от себя, говорит, бежит, от себя  бежит, сам себя догоняет.

Бородач нахмурился, и стоял, задумавшись, весь смурый и мрачный теребя в ладони бороду.

Ладно, путник, —   наконец изрек он, коли прибился, так помоги—ко  разгрузить машину—от. А я пока подумаю, может ты на что и годный.

Толян уже откидывал борт и собирался лезть в кузов. Меня конечно несколько удивили слова про мою «годность», как—то это попахивало невольничьим рынком, что ли, но делать нечего, надо было помочь.

— Да погоди—ко. Руки—то свои срамные, табачищем  вонючие, вымыть надо. Не антихристов ведь груз таскать будешь.   Эй, там, ковш несите с водою. Да не из дому берите, чего поганить—от, а в сарае есть ржавый, в его воды налей из кадки огородной  и неси скорее.

Вскоре молодая девушка с убранными в платок волосами, потупив взор и опустив голову, смотря себе под ноги принесла ковш с водой. Я протянул руки, но странный дед сердито вырвал у неё из рук ковш.

— Сам  полью. В избу ступай.

Пока я мыл руки, лицо и шею, странный дедок с прямотою военкомовского врача комментировал мой внешний вид и облик. Его не устроила моя худоба, мой болезненный вид и мои травмы. Но в конце концов, он, с поистине фельдфебельской искренностью изрек — ничё, с божьей помощью управишься. Чай молодой.