Перегной

— Толян, здравствуй! — отдышавшись, сбавив скорость, легким шагом подходя, успокоив чувства, отрапортовал я.

— Не узнаешь, что ли?

— Где курточка моя, Толян?

— А, это ты что ли, побегушник?

— Я— я.

— Поправился, гляжу, откормился?

— Твоими молитвами, Толян, твоими молитвами.

— Хорошо, хорошо. — Задумчиво, в некоторой растерянности, забормотал Толян.

— Так чего ж хорошего—то, Толик? Курточку мою увез, а я тут мерзну?

— Это которую? Брезентовую что ли?

— Её. Её, дружище.

— А я думаю, чья курточка у меня в машине — с деланным безразличием сказал Мироед — в кабине забери.

Я залез в кабину, отыскал за сиденьем аккуратно свернутую куртку, развернул её, встряхнул и охлопал карманы. Ножичка, хорошего выкидного ножичка, что я прихватил у дачников  в кармане не было. Эх, Толян, Толян. Кулачья твоя душа…

— Ножик где, Толян?

— Какой ножик? Не видел никакого ножика.

— Ну, не видел и не видел. Показалось мне будто нож у меня в куртке был.

— Не, не было. А ты тут это…

— Виктор меня зовут.

— Да, Виктор, Витя.  Ты тут, Витя, мужиков не видел?

— Этих что ли, которые кабеля жгут?

— Их самых, ага.

— Да с вечера  вчерашнего не видал, делись куда—то?

— А они мне ничего не оставляли.

— Неа.

Толян заметно заволновался, занервничал. Сходил в машину, достал пачку сигарет, присел на вросший в берег камень, закурил задумчиво щуря глаза.

— А ты чего приехал—то? Привез чего?

— Ну привез.  Тебе то что за дело? Так значит, говоришь, ничего не оставляли?

— Нет. Дай закурить?

— Толян вынул сигарету и держа ее на весу, но не отдавая, спросил — а ты, это?

— Которое? — Я уже приучился прилаживать это местное словечко, что обозначало здесь, в Молебной и «что», и «чей», и «какой» и много чего еще, к разговору.

— Ну, это,  не знаешь, где они медь хранят?

— Медь—то? — я забрал у него сигарету, заложил ее демонстративно за ухо и требовательно протянул руку. Толян неохотно вынул из пачки россыпь сигарет.

— Ну, да, медь.

— Нет, не знаю, —   как можно равнодушнее сказал я, пряча сигареты в куртку.

Толян хлопнул себя по коленям — так чего ты тут мне балду гоняешь?

— Я? А я че, а я ниче, я думал мы с тобой беседуем, как старые приятели, — я уже вовсю глумился, отобрал у  Толяна окурок, прикурил от него, и вставил обратно в рот.

— Медь—то тебе зачем?

— Надо значит.

— Твоя она что ли?

— А то чья, — вдруг взвился Толян, — я думаешь сюда за так, за сто верстов езжу, гвозди этим барбосам вожу и на масло меняю! Ты сам подумай — прок какой с этого масла! Оно ж золотое получается.

— Да ты не кипятись, Толян, я ж просто спросил. Твоя  —  так твоя, сейчас мужики придут и отдадут тебе её значит, делов—то. Ты мне лучше скажи, до города подбросишь?

— До какого еще города, — отмахнулся Толян.

— А до Штырина!

— А тебе зачем туда?

— Надо.  Так подбросишь, до Штырина—то?

— Не в Штырин мне.

— А куда?

— Куда—куда! На кудыкину гору — взвился вдруг Толян — что пристал! Не видишь — машина перегружена.

Мы еще помолчали и покурили. Потом Толян открыл капот своего бобика и погрузился туда по пояс. Я же занялся своими делами. Достал рыбу, соль, луковицу, отыскал зачерствевший хлеб и принялся трапезничать. Толяна приглашать не стал: во—первых — обойдется, буржуй, во—вторых — больно уж он был увлечен копанием в кишках автомобиля. Под эту его увлеченность я тихонько, по—пластунски влез в кузов бобика и осмотрелся. Места в нем было — завались, как я и предполагал. Эх, Толян — сгубит тебя жадность, как того мифического фраера. Повезешь ты меня, как миленький, надо только придумать, как с тобой расплатится. А пока, на всякий случай, посмотрим, что у тебя тут есть вкусненького.

Из вкусненького оказалось: дрожжи, мешки с сахаром, соль, сигареты «Прима», ящик гвоздей, несколько топоров без топорищ, большая бухта крепкой веревки и точильные бруски. Несколько пачек сигарет я без стеснения рассовал по многочисленным карманам куртки. На безрыбье — и рак рыба.

Похоже одну загадку я разгадал — из чего мужики гонять самогон: вон они, дрожжи и сахар, лежат в машине. А сырьем им какая нибудь репа служит, из натурального хозяйства. Происходит, в общем, натуральный обмен, медь на производные для самогона. А медь Толян сдает  где—то за деньги, и неплохо наживается. Ну и попутно, как истинный хапуга, забирает еще у Христосиков  излишки производства — масло, сыр, а им, опять же подбрасывает то, чего они сами произвести не могут. Гвозди, прочие стройматериалы, соль, сахар.

И причем держит он их на голодном пайке, только чтоб хватало. Иначе  Федос  давно бы баньку порушил, да новую изладил. Ну Толик, ну коммерсант! Дорого же мне обойдется поездочка с тобой обратно.

Когда Толян закончил копаться в кишках двигателя я, как ни в чем не бывало, стоял возле машины и курил. Толян так ничего и не заметил.

Едва мироед, вытерев руки ветошью, вознамерился сесть на облюбованный им камешек и закурить, как я, будто бы невзначай, опередил его, лишив уже почти достигнутого удобства.

— Возмешь меня с собой?

— Да говорю я тебе, не еду я в Штырин!

— Ну куда едешь — возьми.

— Не могу?

— Почему?

— По кочану! Перегруз у меня. Дорога в гору и через лес размокла. Не выехать.