Перегной

А солнце, восходя, уже подбривало макушки деревьев на горе за деревней, и там, за этим огненным срезом ждали меня  неведомые тайные дали.

— Постой. Постой, Витя — раздалось у меня за спиной когда я уже прошел с полдеревни. Это был Полоскай.

— Уходишь?

— Ухожу.

— А куда?

— На кудыкину гору, — огрызнулся я, — куда глаза глядят.

— Не выйти тебе самому.

— Это почему же?

— Не выйти и все. Заплутаешь. Тут ведь окромя нашей деревни и нет ничего.

— Как нет, а Штырин?

— Штырин, ежели по полям, да по горам, — задумался Полоскай, — верст семьдесят будет. А ежели по дороге — так и за сто.

— А до дороги сколько?

— Верст тридцать с гаком. Да не дойдешь ты до дороги — заплутаешь.

— И чего предлагаешь?

— А чего тут предлагать, ясен день — оставаться тебе надо. Ждать машину. Толяна ждать.

Через пятнадцать минут Полоскай уже возился с замком на дверях школы.

— Я тут это, — сбивчиво молотил Полоскай, — ну как бы заместо сторожа здесь, в школе — от. Училка у нас городская… С института к нам сюда, с города… Она на каникулах там у себя. Ну а мне тут чё сторожить—то? И от кого. Одна названия — сторож. Я сюда и не заглядываю. Ну в лето раз может и бываю. Надо было бы по уму—то тебя сразу сюда заселить — да я вишь, запамятовал. Ну начисто из башки вылетело. Тут оно ведь как. С одной стороны жилье учительское и комнатушка для сторожа, а с другой школа. Здесь и поживешь покамест.

Полоскай закончил возню с проржавелым замком, посмотрел на него задумчиво и махнул рукой — а, потом смажу.

— Ты  в общем, это  в комнатенке тут в моей поживи пока, особо не волнуйся, все нормально. Тут это, дрова, все есть. Колодец во дворе, если что. Лектричество тут проверь. Оно от дизеля работает. Только это, дизеля мало осталось. Я его это… Вот. Книжки у учительницы тут — тебе интересно будет наверное, а я побёг.

Я не знал как благодарить этого человека. Ценного у меня ничего не было, а слов я подобрать не мог. Я только и мог, что растерянно сказать — Спасибо тебе, Вован. Ты настоящий друг.

А настоящий друг как—то смутился, отмахнулся — Да ладно тебе, чего. Чай здесь тоже люди живут, не дейноцефалы, — и попятился к дверям.

 — Как «стемнает» — забегу, поговорим. — Произнес Полоскай уже на крыльце и был таков. 

7.

Так я начал обживать уже  четвертое  место жительства. Комнатенка сторожа оказалась такой чисто номинально. После крыльца, сразу за входом в избу было небольшое помещение без окон — сторожка.  В ней  был деревянный топчан, застеленный мехом из распоротых овчинных полушубков, стул, да небольшой столик. Далее была русская печь и от нее переход  в комнату учительницы. Здесь был шкаф с утварью, полки с книгами, аккуратная девичья кровать с металлическими шарами на спинках, кресло, стол, несколько скамеек, и окна в занавесках. Снаружи окна запирали ставни.

В комнате учительницы я не задержался. Только позаимствовал  из шкафа с утварью миску и кружку и пошел обследовать двор. Двор был обширен и весь занят дровами, досками, пиломатериалом. Дров во дворе было валом — две больших поленницы под навесом, да еще, с Гималаи размером,  куча не колотых чурбаков. Колодец был исправен, печь тоже.

Я чувствовал себя неким приживалом в учительском жилище, мне в нем было неуютно. Меня терзали сомнения, как хозяйка отнесется к моему вторжению в ее дом, пускай даже и с подачи сторожа. С одной стороны я, получалось, подменял его и выполнял его функции по охране, а с другой стороны все это было чистейшей самодеятельностью. Хотя, даже если мое пребывание будет местной педагогине и не по нраву, детей мне с ней все одно,  не крестить, и наше знакомство надолго не затянется. Здрасьте—здрасьте, хер мордастый и адью, я поехал, у меня дела. Погнали, извозчик.

Так я рассуждал, но все равно — чувство неловкости меня не покидало. Как—то хотелось мне отплатить незнакомому пока человеку за приют, а отплатить я мог только добрым делом. Ибо кроме доброты у меня за душой уже решительно ничего не было.  Целью своей я избрал гору чурбаков. Решив действовать в отношении её решительно и беспощадно я разыскал колун и принялся за дело.

Через полчаса я был  весь взмылен. За это время удалось осилить два чурбака, и набить на ладонях огромные мозоли. Плечи, спина, руки болели жаркой, как от солнечного ожога, болью. Ноги так и вовсе мелко дрожали. Я с тоскою смотрел на ничуть не уменьшившуюся кучу и давил в себе нарастающее отчаянье. Враг оказался мне не по силам. Отплевываясь от табака, отпыхиваясь от сбоящего дыхания я курил и горевал. Мой благородный порыв бился о мое же физическое бессилие. Да как же их колют?! Того же взять Полоская? Черт его знает, что такое.

Разные самодеятельные мыслители и прочая, числящая себя по этому же разряду публика —  интеллигенция, творческие люди, да, наконец,  просто обычный городской сброд — все мечтают об опрощении. О «домике в деревне», о том, чтобы быть ближе к природе. А стоит только на ней оказаться — все идет прахом. Эта простая жизнь оказывается настолько сложна, что все, поджав хвост, бегут обратно. Приспособиться к деревенской жизни очень тяжело, это вам не на дачу ездить.