Перегной

Жизнь в деревне — не сахар и не пасторальные картинки, это я уже уяснил. И неожиданно проникся уважением к неведомой здешней учительнице. Как ей здесь наверное тяжело. Уже само решение ехать сюда должно быть для нее подвигом. А уж жизнь здесь — просто непрекращающийся героизм. Мда, есть женщины в русских селениях. От этого никуда. Факт.

А уж коли жизнь этой женщины подвиг — и мне негоже пасовать перед случайными трудностям. Обмотав ладони тряпкой я опять схватился за колун и махал им до полного изнеможения. Успех мне сопутствовал. Ну как сопутствовал — чурбаков десять я одолел.

А под вечер, когда я отмачивал на крыльце от своих смозоленных ладоней присохшие тряпки, заявился Полоскай.

С критической усмешкой оглядев мои руки, а также масштаб разрушений во дворе он ухмыльнулся и достал из внутреннего кармана пиджака бутылку самогона. Из воздуха, как иллюзионист, он материализовал сало и лук.

— Что там у тебя под тряпками.

— Мозоли. — Виновато пояснил я.

— Пааняяятно! — молвил Полоскай и вдруг,  рванул тряпки вверх. От боли у меня в глазах залетали молнии, а Полоскай уже вытаскивал, весь в зигзагах этих молний, как Зевс, зубами из бутылки пробку.

— А теперь растирай, — приказал он мне, плеснув на ладони самогоном.

Еще через несколько минут он перевязывал мне кисти разодранной на лоскуты ветхой простыней, вытащенной им откуда—то из хозяйкиных закромов.

После мы с ним пили самогон и он, хмелея, и оттого все более бессвязно, в сотый уже раз объяснял мне технику колки дров. После, уже еле стоя на ногах, вызвался продемонстрировать, но ухнул колуном мимо чурбака, махнул рукой и изрек:

— Эх ты, кистецефал,  у тебя ж топор плохой.

После чего, мелким бисером вышивая по земле замысловатые кренделя, с достоинством удалился.

Вода камень точит, а человек дрова колет. Вот и я  довольно споро приноровился к колке. С чурбаками в школьном дворе я управился довольно быстро и перенес сферу деятельности на улицу. Теперь колка дров была основным моим занятием. И, более того, занятием профессиональным. Я колол дрова за еду. В деревне, каким бы странным не был сей факт, дрова были весьма насущным вопросом.  Немногочисленные деревенские мужики или пили, или были заняты добычей странных бобышек.  На дрова их уже не хватало.

Уже на третий день меня сагитировала одна ухватистая бабулька.  К вечеру, сытно пообедав, я являлся счастливым обладателем бутылки самогона и узелка с пирожками, яйцами, овощами и зеленью. Я, впрочем, не считал тогда это платою, а более благодарен был её милосердию — накормила, с собой еды дала, а что дрова помог колоть — так что ж,  дело,  как оказалось,  вовсе нехитрое. В благодарность я собрался было уложить дрова в поленницу, да какое там, бабулька мне не дала, и чуть не силком выпроводила со двора, бормоча   благодарности.

На следующий день приковыляла еще одна бабулька. Потом еще одна. У меня начинала появляться устойчивая клиентура, я стал пользоваться некоторой популярностью, а мои возможности явно превышали потребности рынка. Начинала скапливаться очередь и я решил взвинтить прайс. Теперь я, пользуясь очередью и оценивая на глаз платежеспособность клиента пытался манипулировать им. Происходило это примерно так:

— Витюшенька, надо бы дров мне  порубить—от, лошадью привезли.

— Через неделю.

— Так дожди ведь зарядят, жалко дрова—от. Смокнут.

— Раньше не могу.

— Так я ведь заплачу, Витюшенька, хоть бутылкой, хоть как.

Так у меня начали водиться деньжата. Небольшие, чисто символические, но, если Толян по приезду пойдет в отказ — можно будет сторговаться и выбраться отсюда.

Впрочем, дрова скоро кончились. Возможности рынка уперлись в ограничение спроса. А если точнее — в количество местных жителей и продолжительность холодного периода. Но находились и другие занятия. То ведро из колодца выловить, то курицу зарубить. Ну и еще по мелочи, по хозяйству. Там, где нужна умелая рука, да сметливый мужицкий глаз.

Я раздался в морде и окреп физически. Приобрел кое — какие навыки в ремесле, научился управляться и топором,  и рубанком, и прочим инструментом. Сам себе удивляясь, размышлял  — откуда у меня такая тяга к ремеслу. Нет, конечно мастерски я ничем не овладел, но там, где вообще ничья рука не прикасалась мое неуверенное лыко было весьма в строку.

Эти занятия прибавили мне уверенности в себе — у меня была крыша над головой, у меня было пропитание, у меня был небольшой заработок. Да  и за чужака я теперь не считался.