Перегной

Деньги, кстати, они тоже не признавали и отказывались держать в руках.  Узнав от Софьи этот факт мне стала предельно понятна роль Толяна в их жизни. Он был посредником между ними и миром, в той части, где они не могли обойтись без мирского. Соль, железо, стекло и прочее, что они не могли добыть сами.

Так вот,  перепись они сочли чуть ли не приближением апокалипсиса и их отношения с учительницей, и без того сложные, окончательно испортились.

В тоже время условия переписи и не подразумевали, что каждый лично должен сообщить о себе все сведения. Поэтому добросовестная Софья, воспользовавшись помощью вездесущего Полоская, верного сторожа и оруженосца, просто подсчитала количество сектантов, их пол, и самый примерный возраст. Так власти попали сведения о том, что в Молебной порядка пятнадцати детей школьного возраста выключены из системы всеобщего образования. И началось.

Мне особенно интересным  показалось то, что и ранее власти в районе, во всяком случае власти образовательные  знали, что в Молебной есть целая группа детей, не ходящих в школу. Но так как эта группа по документам нигде проведена не была то ее как бы не существовало  в природе. И никому эти дети нужны не были. Теперь же, по результатам переписи рушилась вся стройная отчетность чиновников, вскрывались пробелы и недоработки. Ситуация требовала исправления.

Так как ехать в какую—то Молебную, куда, что называется, только самолетом можно долететь, чиновникам было не с руки, дело решили перепоручить тому, кто всю эту кашу и заварил, то есть Софье. Как выразился, с её слов, важный образовательный чин: хуже дурака может быть только инициативный дурак. И, как ни странно, я был с ним полностью согласен. Я и сам, как показали недавние события — такой же.

Итак, Софье было поручено, с началом учебного года, исправить ситуацию. Все дети должны ходить в школу, о чем, с приложением табелей и ведомостей, надлежало доложить по окончании первой четверти. В противном случае обещались далеко идущие выводы. Вплоть до лишения Софьи статуса учителя и вручения ей «волчьего билета». То есть распространения по цеху информации о профнепригодности данной особы. Что моментально сокращало её шансы на выживание в нашем структурированном обществе.

Отличное решение. Грамотное во всех смыслах. Соломоново, я бы сказал. На такое способен только гениальный стратег и не менее гениальный тактик. Загнать девчонку за Можай, на сучьи выселки, и начинать её шантажировать лишением поста в этом позабытом всеми уголке. Да понты это все. Где они еще найдут дурочку сюда ехать.

Эти соображения я и сообщил Софье. И предложил ей делать хорошую мину при плохой игре. То есть не делать ничего вообще. Но этот вариант её не устроил. Тогда я предложил, не долго думая, просто пустить пыль в глаза. Составить липовые ведомости и табели, и по ним отчитаться. Но и этот вариант не подошел. Софья опасалась комиссии, проверки, вскрытия подлога и, как следствия, обвинения в должностном преступлении. А это еще хуже волчьего билета.

Конечно, ни о какой комиссии речи быть не могло, ну не верил я что эта комиссия рискнет сюда забраться. Я здесь врача—то ни разу не видел, почтальона.  Что уж говорить об образовательных бонзах, нежных, восприимчивых к любому чиху и встряске, зажиревших на обильных государственных и цеховых харчах. Оно им надо? Сжуют и не проглотят эти фальшивые табели. Главное — чтобы под сукном всегда была нужная бумажка. Бумажка  — вот оружие!  Там, где в любой момент можно  не отрывая зад от теплого кресла  достать отчетец, сводочку, график не бывает ни правды, ни объективности.

А если и этого окажется недостаточно, то тут же развернуть, с помощью этой же бумажки ситуацию в другую плоскость и искренне вознегодовать: ай—яй—яй, как же так! Вот ведь негодяи, подсунули липу. Накажем. Не углядел. Исправлюсь.

Но чем больше я разворачивал перед Софьей наполеоновские планы очковтирательства и профанации, тем больше она мрачнела.

Наконец, устав от моих прожектов, она прервала меня.