Перегной

Ну что ж, так всегда и бывает. Кому—то сливки погуще, а кому—то и вялый шиш — леденец. Неизвестный счастливчик тешится сейчас с неземной красоты и неимоверных душевных качеств дамой, а тебе и остается только, что работать на подхвате у Федоса быком—производителем. Бездушно осеменять неизвестных кобыл с целью получения приплода. Именно приплода, а не детей. А ты терпи.  Терпи, скот!

Хотя, отчего же?  Давненько я, пожалуй, не промышлял мордобоем. И хотя расположения Софьи я не верну, зато душеньку отведу. Да и интересно, в конце концов, просто по—скотски любопытно — кто же это такой счастливчик?! Пожалуй, гляну. А там — будь, что будет. Видно так повелось, что с каждой моей встречей с этой девушкой начинаются в моей жизни новые вехи, новые беды и новые дороги. Пусть будет так. И я распахнул дверь.

Дверь, мною же самим и излаженная дверь, распахнулась бесшумно — уж у меня—то было время сделать так, чтобы петли не скрипели. Я подался вперед, наобум выставив вперед руки и нашарил занавеску на дверном проеме. Так и стоял, тихонько теребя ее и не решаясь зайти внутрь. Через ситец этой занавески мне были видны две тени, одна пониже, другая повыше и погрузнее. Тени нависали над столом. Настольная лампа интимно светила. Жаль было нарушать идиллию.  Тишину в комнате нарушало только тяжелое дыхание Софьи, да сопение ее гостя. Еще врывалось  в эту доверительную тишину бормотание дизель—генератора из стоящей неподалеку сараюшки.

Надо бы его к зиме в дом занести, от морозов—то — ни к месту подумал я. Да что же это они молчат — запоздало, отбросив к черту дизель, спохватился я. Я было уже хотел войти, но  собеседник Софьи заговорил. Голос принадлежал Толяну, в этом не было никаких сомнений.

— Я, Софья, терпеливый, — говорил он, — но я вечно ждать не буду, и предлагать тоже.

— Анатолий, я вам уже давно все сказала и нет смысла…

— Да что ты, в самом деле, — раздраженно забурчал Толян, постепенно взвинчивая голос, — сказала, ты—вы, му—хрю. Я тебе не профессОр из института, я человек простой. Я тебе говорю, поедем, а? За мной ведь знаешь как — у меня и дом, и деньги, и здоровье… Ну что тебе тут мучиться. Ведь пропадешь ты здесь, в этом углу медвежьем. Здесь ведь одне бичи живут, да сверчки божьи. Поехали.

— Анатолий, я вам уже много раз говорила…

— Да что ты там говорила?! Я говорунов не люблю, я человек деловой, ты подумай, дурочка. Это ты счас молодая, красивая, а через пару лет что? Засохнет здесь твоя красота и никому она не нужна будет. Тогда сама готова будешь за кого угодно пойти, я ли не знаю. Повидал, пожил.

Ага, повидал, пожил, — злорадно думал я, — Толик знает, Толик пожил, Толик хрен на все положил. Мели Емеля — твоя неделя.  Похоже Толян сватается. И сватается неудачно.

Я представил себе свадьбу. Анатоль, с масляным блином морды,  в отутюженном фраке, с выпирающим из под него крупнокалиберным брюшком,  с букетиком в петлице, как идущий на войну Швейк,  и тонкая, воздушная, нежная как зефир Софья. В свадебном платье и под ручку с эдакой  карикатурой на жениха. Нет, это что—то не сочетаемое.  И поэтому — сему не бывать.

Хлесткая пощечина, прозвучавшая звонко, как щелчок кнута возле уха, охладила мое воображение, а за звуком пощечины дошел до меня и смысл последних произнесенных Толяном слов: не то что замуж, на любой мужицкий шиш готова вскочить будешь, да никто и не насадит. Бабий век—от он короток!

Тут—то и раздалась пощечина, а за ней решительное — вон отсюда.

Я злорадствовал и торжествовал.

— Ты это чего, — приходил, между тем в себя Толян, — ты это чего?

— Вон отсюда.

— Ты чего… меня… по морде лупишь?

— Я сказала — вон!

— Да я, да ты… — Толян был растерян, не знал как поступить, видимо он не получал от женщин пощечин и не знал, как отреагировать. Это вообще беда многих современных мужиков, результат смягчения нравов, вызванный глобализацией, сексуальной революцией и общей безалаберностью — растерянность при внезапном отпоре со стороны слабого пола. И время и демографическая ситуация привели к тому что отпор стал редким зверем. Честь нынче теряется легко и беззаботно, как будто так и надо. А с ней и доля самоуважения, здоровой гордости и романтики.

Пауза закончилась,  Толян перевел дух,  собрался мыслями,  и выпалил на одном дыхании:

— Ты что же, думаешь, я на тебя управы не найду? — я уже с трудом сдерживал смех.

— О чем вы говорите, Анатолий, не стыдитесь, покиньте, я вас прошу, мой дом.

— Твой дом? Хахаха, — Толян противно загоготал, — твоего тут нет ничего, тут все апчественное. Ты тут квартирантка! Дало тебе опчество квартиру, за то, что ты тут учителишь, дак оно же у тебя ее и отымет.

— Это почему же?

— А как ино? Развела тут приживалов, приблудышей. Разврат тут учинила, думаешь я не знаю.

— Немедленно выйдите вон, Анатолий!

Но Толян не унимался, его несло во все стороны сразу  как по ухабам на ошалелой тройке.

— А чё, стыдно? Правда—от глазыньки колет, да, Софьюшка? А ежели я к примеру для генератора забуду бочку дизелю привести, чего ты тут без лектричества делать будешь? В темноте со своим ебарьком залетным миловаться.