Перегной

Софья уже ничего не говорила, только рыдала в голос. Хватит, пора уже кончать эту безобразную сцену. Я отдернул занавеску и вошел. Толян, набычась, стоял спиной ко мне. Софья, в накинутой на плечи вязаной шали сидела, облокотившись на стол и плакала закрыв лицо ладонями.

— Поехали со мной, а, Софья? — еще успел сказать Толян устало, словно из него, как воздух из шарика с шумом, вышла вся злоба, как я взял его за плечо и развернул к себе.  И залепил, со всей дури, по круглой самодовольной харе.

— Тебе, тварь, не ясно сказали что ли? Вон пошел отсюда!

Толян от неожиданности не удержался на ногах и припал на одно колено. Я еще добавил ему  по носу, а когда он распластался, приложил сверху по горбине поленом. Потом рывком поднял за ворот и выволок на поджопниках на улицу. Хмель мой прошел оставив только угар и жажду битвы. Она и грянула — локальная битва, сражение не за живот, но за честь хорошего человека. Досталось немного и мне, но молодость и ярость, а более всего конечно правда, незримо стоящая за спиной, помогли  одолеть супостата.

— Ты об этом пожалеешь, хорёк — орал мне в потемках Толян—Мироед, залезая в свой грузовичок и оттирая рожу от крови какими—то тряпками.

— Давай—давай, вали отсюда, пока я тебя совсем не убил, — отвечал я ему отдыхиваясь и закуривая, ломая спички в трясущихся руках. — Катись колбаской, по малой спасской.

— Я посмотрю, как вы тут без дизеля  проживете, — орал Толян, насилуя стартер.

— В очко себе забей свой дизель, баклан. — Отвечал я ему.

— Ты, да я, да ты. Я знаешь, чего с тобой сделаю? Я тебя в милицию сдам!

–  Чего?

— Того. Думаешь я не знаю, кто ты такой?  Фамилия твоя — Галеев, а сам ты есть беглый преступник!

— Э, ты короче это, Толян, говори да не заговаривайся, ты понял?

Я, признаться, опешил. Если честно, то я думал, что вполне  надежно тут схоронился — глушь, глуше некуда, ни телевизоров, ни радио. Вся связь с внешним миром через недалекого, аполитичного барыгу и тут на тебе — я, оказывается, давно уже разоблачен. Да уж, с сильного козыря зашел Толян, нечего сказать. А сказать было необходимо иначе все полученное преимущество враз обернется пшиком.

— Ну что ж, давай, Толик, давай, — оттягивая время, прокручивая в голове варианты, проговаривал я — давай, беги в ментовку. Только заранее учти, сидеть тебе придется на верхних нарах. А знаешь почему? Потому—что я буду сидеть на нижних. Ты понял, нет? Вместе сидеть будем, Толик, вместе. Я за свои грехи, ты за свои. За незаконный сбыт цветмета без лицензии, за закупки сельхозпродукции без санитарного разрешения, за поставку сюда продукции без документов, накладных, счетов. Их ведь нету у тебя, Толян? Да и дизелек ты сюда, я так думаю, ворованный, не иначе, поставляешь.

Я нес околесицу, шпарил наобум, крыл слабой картой, палил первыми пришедшими на ум мыслями и надо же, божьим ли провидением или наоборот, недосмотром, попал в самую точку. Потому что Толян вдруг как—то смяк, осунулся, засуетился и опять запрыгнул в кабину. Старенький его грузовичок, как почувствовал перемену настроения хозяина,  завелся с пол оборота и уже через секунду вылетал с объятого непроглядной ночью, как тоской, двора. Только громыхнул у него в кузове  пущенный в след кирпич.

Ну вот и все. Мавр сделал свое дело, мавр может… Или не может? Чужак изгнан с территории лежбища, молодой морж, в битве за лучшую моржиху побеждает опытного, закаленного в боях самца и тому ничего не стоит, как покинуть колонию и, погрузившись в пучины океана, отправиться на поиски лучшей доли.   Примерно так описывают подобные ситуации в передачах о животных. Ну, а если серьезно — дальше то что? Да нихрена! Не будем отступать от задуманного.

Я вошел в дом, по которому металась перепуганная Софья. Включил везде свет. А ибо нефиг — хозяин вернулся. Прошел в свою келью и достал из заначки полбутыль сивухи.

Разлил по стаканам.

— Пей!

Софья, стуча зубами о стакан неумело хлебнула и закашлялась. Я тоже выпил.

— Вот, шел за лыжами, лыжи тут у меня, покататься хотел с горки,  а попал на бал. Ты то как?

Софья утвердительно кивнула — мол все нормально. А меня опять начинало развозить.

— Этот… деятель, не вернется больше. Или чё, я не так чё то сделал?

— Н—нет, большое вам, огромное спасибо, за своевременное вмешательство. Он мне давно проходу не давал, домогался, оскорблял. Спасибо вам еще раз.

— Да не за что. Накрылась правда теперь моя поездочка, ну да ладно. Пешком выберусь. Хорошо хоть лыжи Изынты подарить не успел. Ты это, Софья,  — я замолчал, понимая что набрал недопустимо развязный тон, но во хмелю уже не мог с него соскочить,  — не знаю как сказать, я в этой глуши одичал уже давно и, как мне кажется, и нравы и язык людской забыл. Живу, короче,  как зверь, как медведь—шатун, ни к селу ни к городу, а сердце—то, сердце—то оно человеческое. Теплое, мягкое и болит. Короче, люблю я тебя, Софья.