Пересекая Африку

Казалось, будто эта выемка была врезана в холм, а и нее поместили многочисленные модели гор. Какие-то туземцы рассказали мне, что некогда тут стояла деревня, но жители были очень злы, и однажды ночью явилась большая змея и уничтожила их в наказание, оставив место таким, каким я его увидел. Они явно верили в это.

В ставке Каныомбы я воспользовался наблюдениями затмения солнца, чтобы определить долготу. Я насадил темное стекло своего секстанта на одну трубку бинокля, а на другую положил носовой платок, и мне удалось засечь во времени все четыре касания[238]. Единственно как проявили внимание к затмению жители, так это разбежавшись по своим хижинам. Не было охваченных ужасом групп туземцев, ожидающих увидеть змею, поедающую солнце, или полагающих, что настал конец света, хотя уменьшение освещенности было весьма значительное.

Каныомба был очень любезен и прислал мне теленка в качестве «просто дара», так как у меня вообще не было ничего, чем бы я мог его отдарить. Это было первое мясо, какое я ел с момента оставления ставки Ша Келембе, если не считать голубя, которого подстрелил. Когда старик узнал, что я иду с другой стороны континента и собираюсь отправиться домой морем, он всерьез попробовал меня отговорить, пообещав, ежели я вернусь через его землю, сделать все возможное, чтобы мне помочь. Если я отправлюсь водным путем, говорил он, я наверняка заблужусь, так как там вообще не будет знаков, которые бы меня вели.

Алвиш, всегда готовый к любому бесчестному поступку, попробовал обманом выманить у меня теленка, что дал Каныомба, утверждая, будто заплатил за него. Но от некоторых его спутников, которые с ним были в каких угодно, но только не добрых отношениях, я узнал, что это совершенная ложь, и потому отказался отдать теленка.

Жители Кимбанди с очень большим вкусом убирают свои волосы. Иногда они их носят на одной стороне в форме маленькой треугольной шляпы, украшенной каури, тогда как на другой стороне головы волосы свисают длинными колечками. Некоторые сооружают прическу в виде шляпы с низкой тульей, с полями, отделанными бисером или каури.

30 сентября мы покинули нашего гостеприимного друга Каньюмбу и стали лагерем рядом с берегом Кванзы, где к нам присоединились люди, которые ходили в поселок Алвиша для получения ткани на оплату нашей переправы через реку. От них я услышал, что Жуан — его звали, как я теперь узнал, Жуан Баптиста Феррейра — все еще находится в Бие вместе с другим белым, Гильерме Гонсалвишем, который недавно приехал из Европы. Мне также сообщили, что посланное мной письмо отправлено к Жуану для доставки на побережье. Попытки мои добыть какие-либо новости о европейских делах были безуспешны, ибо никто не имел представления о чем-либо дальше Бие и Бенгелы. Они были целиком погружены в дела своего собственного маленького мирка, хотя, судя по сенсационным и лживым историям об опасностях пути, так часто циркулирующим среди них, явно существует опрос на какие-нибудь новости.

На следующий день мы переправились через Кванзу и были теперь всего в одном переходе от поселка Алвиша. Поэтому ясно было, что сообщения о военных действиях на дороге совсем не обоснованы. Эти истории, пока они переходили из уст в уста, колоссально разрастались: говорили, будто не меньше шести тысяч человек, направлявшихся в Бие с побережья, были отброшены — после четырехдневных тяжелых боев; сообщали, будто руководитель некоего каравана потерял в сражении все свои товары и около 200 человек.

Эта и ей подобные утки пересказывались мне со всеми деталями; рассказчики явно одарены были самым богатым воображением, и невозможно были прийти к какому-либо определенному суждению в том, что касалось правдивости этих рассказов (или их лживости). Едва ли стоит говорить, что им вполне верили мои люди, которые сделались весьма мрачны от перспективы продолжительной задержки в Бие. Но теперь они повеселели, и все были в отличном настроении.

Глава 11