Перестройка как русский проект. Советский строй у отечественных мыслителей в изгнании

Сегодня в России мало кто знает, что до Герцена, до его письма французскому историку Мишле (1851 год), опубликованному позже под названием «Русский народ и социализм», никто не связывал русскую крестьянскую общину с социалистическим будущим Европы, не настаивал на том, что система периодического передела земли между общинниками соразмерно тягловой силе семьи вытекает из особого, коммунистического инстинкта русского народа. Не настаивал, ибо до появления социалистических утопий в Европе никто в России не воспринял общинное владение землей как благо, как моральную ценность. Не настаивал, ибо до появления социалистической теории, до появления марксизма никому не могло придти в голову определять духовные достоинства людей в зависимости от их организации труда. И только Герцен впервые связал характерный для русской общины обычай передела земли между трудоспособными крестьянами с понятием «коммунизм». Правда, надо учитывать: понимание коммунизма Герценом существенно отличается от нынешнего, от того, как трактуют коммунистический инстинкт русского народа наши новые славянофилы. Для Герцена коммунистический инстинкт русского крестьянства это всего лишь дух коллективизма, привязанности друг к другу, заменяющий его неразвитое нравственное сознание. «У русского крестьянина нет нравственности, кроме вытекающей инстинктивно, естественно из его коммунизма».[257] Впрочем, даже народники понимали, что на самом деле у русского крестьянина-общинника нет никакой предрасположенности к коммунизму в точном смысле этого слова, т. е. к потребности к братскому, коллективному труду на общую пользу. Хождение в народ как раз и было организовано, чтобы проповедовать, внедрять в сознание крестьянина-единоличника понимание преимуществ этого коллективного труда на общую пользу. Ни один народник при всей идеализации русского крестьянина и вере в наличие у него коммунистического «инстинкта» не прибегал к фальсификациям, к которым прибегают, к примеру, некоторые эксперты названного выше Центра проблемного анализа и государственно-управленческого проектирования, отождествляющие крестьянский труд в общине с трудом монаха в православном монастыре. Самые востребованные дореволюционные славянофилы отдавали себе отчет в том, что мотивация к труду, характерная для монаха, инициированного стремлением к спасению души своей, невоспроизводима в повседневной жизни, в масштабах всего русского крестьянства. Если связывать русскость, «русский коммунизм» с традициями православного монастыря, с «идеалом нестяжательского образа жизни», с «трудовыми традициями корпоративности и коллективизма», то тогда русскими надо считать всех православных монахов в мире, и греков, и сербов, и болгар, и т. д. На самом деле нынешние попытки связать русскость с монастырским укладом хозяйствования убивают нашу русскость, лишают ее национального своеобразия. В том-то и дело, что сегодня миф о русском коммунистическом инстинкте является не столько воспроизведением старой народнической веры в коммунистические, общечеловеческие потенции русской дореформенной крестьянской общины, как у Герцена и Ткачева, сколько перенесением в русское прошлое особенностей советской, социалистической организации труда.