Перестройка как русский проект. Советский строй у отечественных мыслителей в изгнании

Нельзя забывать, что уже в 80-е XIX века в России появляется специальная литература, где на основе уже научных статистических исследований крестьянской общины была показана ее собственно политэкономическая сущность. Все эти исследования показывали, что именно в политэкономическом смысле русская крестьянская община является антиподом коммунистической организации труда. Сергей Кара-Мурза, который столько цитирует русских литераторов, классиков русской общественной мысли, не может не знать, что русские консерваторы в пореформенной России активно ратовали за сохранение крестьянской общины именно потому, что видели в ней, в ее семейном индивидуальном труде средство противостояния идущей с Запада революционной, как они говорили, «коммунистической заразе». «Община против коммунизма» – так называется статья известного аграрника второй половины XIX века А. И. Васильчикова. В этой статье А. И. Васильчиков пишет: «Общее пользование, общинный труд, вольная ассоциация, дележ продуктов и заработков между членами общества – таковы главные основания коммунистических вымыслов. Нашему крестьянскому быту эти принципы не только чужды, но и противны по существу. Наш русский мир имеет в виду не общее владение и пользование, а, напротив, общее право на надел каждого домохозяина отдельным участком земли, обработка сообща и дележ продуктов, хлеба или сена в натуре, при уборке, никогда не было в обычае русского крестьянства и совершенно противны мирскому быту».[276]

§ 5. Нищий не в состоянии творить добро

Кстати, марксист Г. В. Плеханов на основе деревенских очерков Глеба Успенского обнаружил, что индивидуализм русского крестьянина в труде, его обособленность от других земледельцев не только не противоречит его несомненной религиозности, но и является его предпосылкой. Все дело в том, что для русского крестьянина земля носила сакральный характер, и только общаясь с ней наедине, он испытывал перед ней благоговение. Созерцать чудо природы можно только наедине с ней. Ничего нельзя понять на самом деле ни в психологии русского человека – речь идет о нашем русском фатализме, покорности судьбе, о нашем испытанном веками долготерпении, ни в стремлении крестьянина сохранить свой обособленный труд на своем обособленном участке земли – если не видеть то, что открыл еще в 70-е годы XIX века Глеб Успенский: русская религиозность особенная, в ней «вера во единого бога отца» связана с верой в его сына, и в небо и землю». На этой основе Г. В. Плеханов и делает вывод, что религиозное чувство крестьянина представляет «естественный продукт отношений к природе…».[277] И тогда становится понятно, что индивидуальный труд на земле не только не подрывал духовность, не ослаблял нравственные чувства, но, напротив, был предпосылкой очеловечивания крестьянина. Организация труда, как было понятно уже в XIX веке, не предопределяет организацию души, природу моральных чувств.

Уже Энгельгардт в своих «Письмах из деревни» показывает, что собственнический инстинкт русского крестьянина, всего, что связано с его домом, хозяйством, наделом земли, не мешает ему проявлять доброту, гуманизм по отношению к тем, кто нуждается в его помощи. Для того, чтобы отдать ближнему свою рубаху, ее надо иметь, надо на нее заработать деньги. Нищий не в состоянии творить добро.[278] Поэтому сам тот факт, обращал внимание Александр Энгельгардт, что «кулаческие идеалы царят» в крестьянской среде, несмотря на то, что каждый «гордится быть щукой и стремится пожрать карася», «все это, однако, не мешает крестьянину быть добрым, терпимым, по-своему необыкновенно гуманным, своеобразно, истинно гуманным… Посмотрите, как гуманно относится к ребенку, к идиоту, к сумасшедшему, к иноверцу, к пленному, к нищему, к преступнику – от тюрьмы да от сумы не отказываемся – вообще ко всякому несчастному человеку. Но при том, нажать кого при случае – нажмет. Если скот из соседней деревни, в которой нет общности в выгонах, будет взят в потраве, то они его не отдадут даром, как бьют воров и конокрадов – всем известно».[279]