Перестройка как русский проект. Советский строй у отечественных мыслителей в изгнании

Сама идея реформ в сельском хозяйстве СССР возникла, кстати, еще до появления Горбачева. В нашем ИЭМСС АН СССР она ставилась на Ученом совете в докладах известного аграрника Гелия Ивановича Шмелева уже в конце 70-х. Аргументом в пользу этих реформ как раз и была низкая эффективность громадных по советским меркам вложений в аграрный сектор в эпоху Брежнева.

Конечно, никто из аграрников, из экономистов нашего института не говорил вслух, что корень перманентного кризиса советского сельского хозяйства лежит в самой социалистической организации производства на земле. К этому выводу докладчики подготавливали своих слушателей языком цифр. К примеру, всегда обращалось внимание, что на протяжении всей истории общественного труда на земле в СССР на двух процентах земли, находящейся в частном, семейном пользовании, производилось от 25 до 30 % валового производства сельского хозяйства. Низкая эффективность этих вложений была связана также с громадными потерями произведенной сельскохозяйственной продукции, характерными для СССР, которые составляли одну треть, из-за отсутствия необходимых складских помещений, из-за плохих дорог и просто человеческой халатности. Вся история советского колхозного строя подтвердила предвидение и Ивана Ильина, и Георгия Федотова, что насильственная коллективизация, второе издание крепостного права обернется для России не только спадом интереса крестьянина к труду, но и абсолютным безразличием к судьбе результатов труда. Вот что поражало меня еще в юности, во второй половине 50-х, с 1956 по 1959 год, когда я студентом техникума осенью выезжал в колхозы на уборку урожая. Стоит поле прекрасной, кочан в кочан, кукурузы, но никто, кроме нас, студентов, не занимается уборкой урожая. Мы, студенты, уезжаем в Одессу в середине октября, но громадные поля выращенной кукурузы так и стоят неубранными. То же самое я наблюдал уже в Московской области на полях картофеля и моркови, которые стояли неубранными до самых морозов. Еще в начале перестройки нас, работников АН СССР, посылали убирать картошку осенью. Правда, ни Иван Ильин, ни Георгий Федотов, умершие в первой половине 50-х, за тридцать лет до начала перестройки, не учли (как и, впрочем, сами архитекторы перестройки, ее идеологи, в том числе и автор этой книги), что колхозный строй не только лишил российского крестьянина традиционных стимулов к труду, но и вообще уничтожил крестьянство как особую породу людей, со своей специфической психологией, особым отношением к земле, к своему труду. Они, русские мыслители в изгнании, критикующие колхозную систему, не учли следующего: после того, как эта противоестественная для русского крестьянина организация труда умрет, после того, как советская барщина себя изживет, он, крестьянин, уже не сможет вернуться в прошлое, стать крестьянином-единоличником, тем кем, были на протяжении веков его предки. Как показали 90-е, бывшие колхозники, работавшие под окрик бригадира, уже не могут стать эффективными фермерами, они, как выяснилось, не в состоянии создать пусть самые элементарные, но настоящие кооперативы, хотя бы потребительские и т. д.

Человек, наделенный разумом, я уже не говорю о совести, о патриотизме, не может не видеть: было что-то изначально ущербное, неразумное в нашей колхозной советской организации труда на земле. Ведь совсем не случайно с момента создания колхозов (после того, как колхозники получили в 60-е паспорта, эта тенденция усилилась) самые сильные, талантливые, работоспособные представители крестьянства уходили из деревни, превращая колхозы и совхозы в гетто людей с низкой самооценкой, уже с юности осознающих свою второразрядность в советской иерархии. «Я нэ жинка, а рабыня», кричали колхозницы на Украине в ответ на упреки бригадиров в их порой неженских шутках. После очередной поездки в деревню, по любому поводу, чаще всего для чтения лекций по линии общества «Знание», мое убеждение в исходной противоестественности советской системы только крепло. Поразила нищета деревни в псковской глубинке, куда я попал случайно осенью 1968 года. Там, спустя 23 года после окончания войны, не было даже электричества.