Перестройка как русский проект. Советский строй у отечественных мыслителей в изгнании

Строго говоря, если рассматривать нынешние прокоммунистические трактовки учения об особой русской цивилизации в контексте истории русской общественной мысли XX века, то легко показать, что они ближе всего по идейной направленности к тому, что Николай Устрялов называл национал-большевизмом. Речь идет о той идеологии, которая приобрела отчетливые формы в послевоенном СССР, но осталась без философского обоснования. Но уже при Сталине СССР воспринимался как наследник российского традиционного великодержавия, а победа над фашистской Германией как продолжение славных побед русского оружия. Уже при Сталине предпринимались попытки трактовать коммунистический мессианизм как продолжение русского православного мессианизма. А Степан Разин и Емельян Пугачев уже напрямую рассматривались как предвестники Октябрьской социалистической революции. Кстати, уже Троцкий в своей статье 1924 года, посвященной очередной годовщине со дня рождения Ленина, попытался придать легитимность Октябрю, рисуя нам Ленина как воплощение русского национального типа. На самом деле вся эта история с попытками превращения учения об особой русской, якобы антизападной цивилизации в новую государственную идеологию свидетельствует о нашем отказе от декоммунизации постсоветской России.

Согласен с теми, кто полагает, что главным препятствием моральной оценки советского периода, осознания той громадной человеческой цены, которая была заплачена за достижение советской эпохи, препятствием на пути признания, что большевистская власть совершила многие преступления против человека и человечности, является прежде всего искаженное представление о национальной гордости. Модный ныне в России тезис, что в национальной истории не может быть «черных дыр», понимается в том смысле, что все происходящее со страной в советское время является «нашим» и потому не подлежит осуждению. И в самом тезисе, что в национальной истории не может быть «черных дыр», на мой взгляд, больше пессимизма, чем оптимизма. Сильные духом народы способны отделить черное от белого в истории, осудить в своей истории все, что подрывало их жизнеспособность. А слабые именно в силу того, что у них нет воли, и веры в себя, примиряются морально со всеми своими ошибками и грехами. Тем более у нас, в отличие от других народов, есть возможность обмануть самих себя, сказать себе: судить о плохом и хорошем в жизни надо не по тому, что есть в нашей жизни, не потому, как мы живем, а по тому, в каком государстве мы живем. А так как эпоха Сталина была эпохой великих побед, и прежде всего победы в войне с гитлеровским фашизмом, эпохой создания социалистического лагеря, то не так уж важно, что мы жили впроголодь, что колхозники стали снова крепостными, что миллионы сидели в тюрьмах.

И дело тут не только в особенностях нашего народного сознания, для которого до сих пор, как выясняется, человеческая жизнь мало стоит, но и, наверное, в том, что все-таки при всех оговорках советская власть была выбором русского народа. Нам, россиянам, в отличие от поляков, венгров и даже в отличие от эстонцев, литовцев (с латышами дело посложнее), никто ее не навязывал. Все-таки большевики оседлали Россию с помощью русских. И здесь историк Михаил Гефтер, один из первых исследователей природы сохранения положительного отношения многих россиян к Сталину, был прав. Сталин будет жить до тех пор, пока величие и мощь государства будет для народа превыше всего. Сталин будет жив до тех пор, пока для большинства будет обладать ценностью и созданным им, Сталиным, «единый социалистический лагерь», охвативший значительную часть и Европы, и Азии, пока для многих будет обладать ценностью статус сверхдержавы, которой боялись все. Правда, когда мы связываем сегодня неосталинизм и с «имперскими настроениями», и с ностальгией об утраченном статусе военной сверхдержавы, то надо отличать действительно особенности национальной психологии, приведшие Сталина к власти и удерживающие до сих пор любовь к нему, от особенностей уже созданного большевиками, в том числе и Сталиным, нового типа русского человека, который ностальгирует о советской и прежде всего сталинской эпохе.