Перестройка как русский проект. Советский строй у отечественных мыслителей в изгнании

На поверхности лежал и до сих пор лежит важнейший философский и одновременно практический вопрос, который упрямо не видели русские мыслители в изгнании. Меняется ли так называемая «русская душа», если от реальной старой русской нации мало что осталось, разве что дети беднейшего крестьянства и дети рабочего класса? Можно ли говорить о «русском народе» в старом смысле и «великой русской душе» в старом смысле, после уничтожения всех классов, которые в русской истории культивировали и выражали русскую духовность. Я лично не знаю ответов на эти сложнейшие вопросы. Но поражает, что такие серьезные мыслители, как Николай Бердяев, Семен Франк, Иван Ильин и другие, никогда всерьез не исследовали духовные последствия «самоубийства» всех русских классов. Кто будет инициатором духовного покаяния, духовного возрождения? Такой вопрос они перед собой не ставили. Нынешние проповедники учения об особой русской цивилизации, к примеру, упомянутый выше Сергей Кара-Мурза, считают, что не было и нет особой беды в том, что Россия после 1917 года потеряла преобладающую часть «образованной» и успешной России, ибо, с его точки зрения, им всем, в отличие от беднейшего крестьянства, не было, что сказать о будущем России. На мой взгляд, Сергей Кара-Мурза прав только в том смысле, что после гибели образованной и успешной России, судьба и облик России уже целиком зависели от культурного, более точно – духовного, мировоззренческого кода беднейшей, люмпенизированной России. И мне думается, это существенное обстоятельство: то, что судьба России после победы большевиков надолго будет детерминирована психологией и ценностями России бедняков, не учли русские мыслители в изгнании в своих прогнозах о судьбах будущей некоммунистической России.

Никто из них не попытался сделать само собой напрашивающиеся выводы из наблюдаемого ими факта гибели, разложения дореволюционной русской нации, дореволюционного народа. Если, как они точно предвидели, процесс изживания большевизма и большевистской системы будет длительным, то из этого следует, что к моменту гибели русского коммунизма произойдет и перерождение самой русской нации, русского народа. Да. Легко вернуться после духовной встряски в православие, в лоно церкви тем, кто родился и воспитывался в дореволюционной православной России. Но ведь тем поколениям, которые выросли и воспитывались в советской, атеистической России, совершить подобный духовный подвиг будет неизмеримо труднее. Не только из-за страха стать непохожим на других, но просто из-за неведения, отчужденности от Церкви, от религии, от веры. Ведь мы пережили христианофобию, выкорчевывание христианских корней из жизни, даже из архитектуры задолго до нынешней христианофобии, которая обуяла даже католические Испанию и Португалию.

Николай Бердяев практически во всех своих работах, посвященных анализу большевистской революции и социалистического строительства, описывает, как на место старого русского человека приходит новая раса людей, людей энергичных, но жестоких, озлобленных, людей, «пришедших снизу», а потому чуждых традициям русской культуры, традициям рефлексии, работы ума. Приходит раса людей, для которых главным делом было очищение своей жизни от всего русского, и прежде всего русской православной культуры.

Но одновременно тот же Николай Бердяев до конца жизни надеется на возрождение русского чувства, на внутренний импульс, идущий от «внутренних процессов в русском народе». Ведь если меняется в тридцатые годы русский человек, на что обращали внимание все русские философы, наблюдающие из эмигрантского далека за ходом социалистического строительства, если меняется наиболее активная часть общества, то не может не измениться сам народ. Но, к примеру, Николай Бердяев всегда говорит о русской нации, о русском народе вообще, не принимая во внимание начавшегося при их жизни процесса перерождения самого народа.