Перестройка как русский проект. Советский строй у отечественных мыслителей в изгнании

По крайней мере, помню, точно знаю, что в первой половине шестидесятых, когда я учился на философском факультете МГУ, все наиболее интересные преподаватели, наши кумиры в Институте философии АН СССР, и Эвальд Ильенков, и Генрих Батищев, и Олег Дробницкий, и Юрий Давыдов, и Вадим Межуев, считали себя марксистами, работали в рамках проблематики, сформулированной в трудах основоположников, и даже гордились этим. Но одновременно, делая акцент на диалектике Карла Маркса, они подталкивали нас к мысли об относительности выводов Карла Маркса, сделанных в условиях первой половины XIX века, в ту эпоху, которая безвозвратно ушла в прошлое.

Это обстоятельство, наверное, важно для понимания идейной ситуации в стране в последние годы хрущевской оттепели, которая пережила власть Никиты Сергеевича почти на четыре года, закончилась в августе 1968 года.

Все же работать в рамках марксистской проблематики, особенно по следам и раннего и позднего Маркса, в шестидесятые было куда престижнее, чем работать и специализироваться на кафедре ленинизма. И в годы зрелой советской системы, за четверть века до перестройки, всем образованным и мыслящим людям было понятно, что Ленин был плохим, очень плохим философом, во многих отношениях ограниченным человеком.

В эти годы в связи с публикацией 45-го тома полного собрания сочинений Ленина проявлялся интерес только к так называемым последним работам основателя большевизма, к его так называемому «политическому завещанию», к его так и не реализованному пожеланию отстранить Сталина от власти.

Рискну утверждать, что в самом желании и Николая Бердяева, и Ивана Ильина, и Георгия Федотова преодолеть дух левого марксизма «правильно», то есть обязательно путем вытеснения его материалистического, революционного содержания консервативным, христианским смирением, тоже был момент доктринерства. Ведь к началу XX века уже существовал богатый опыт ревизии Маркса, ухода от марксизма с помощью самого Карла Маркса. Все герои моего рассказа знали всю эпопею, связанную с именем ученика «классиков» Эдуарда Бернштейна, связанную с так называемым «оппортунистическим перерождением германской социал-демократии». Но они, дожив до конца сороковых – начала пятидесятых, почему-то не допускали подобного «оппортунистического» перерождения марксизма в большевистской России. Кстати, уже Бернштейн, ссылаясь на марксистское учение Фридриха Энгельса об истине, сформулированное им в «Анти-Дюринге» за два года до кончины в 1893 году, настаивал на том, что «марксизм не признает каких-либо окончательных истин в последней инстанции ни для себя, ни для других учений». Несколько позже, уже в 1897 году, Бернштейн обосновал тезис о том, что Маркс как историк и экономист был превратно понят, что Маркс якобы «не допускал низменных экономических мотивов», ибо «он не отвергал и не игнорировал субъективный фактор, ибо он был весьма далек от сентиментального революционизма, так же как и от того, чтобы идеализировать пролетариат»[124]

Все основатели идеологии «Вех», которые после победы большевиков в семнадцатом превратились в идеологов грядущей, как они были уверены, антибольшевистской контрреволюции, хорошо знали идейную природу марксизма, обращали внимание на источники динамизма, поразительного влияния марксизма на страждущих. И Николай Бердяев, и Семен Франк видели в Марксе-революционере прежде всего выразителя духа древнеиудейского мессианизма, древнеиудейской мятежности. «Еврейский народ, – писал Николай Бердяев, – есть по существу своей природы народ исторический, активный, волевой, и ему чужда та особая созерцательность, которая свойственна вершинам духовной жизни избранных арийских народов. К. Маркс, который был очень типичным евреем в поздний час истории добивается разрешения все той же древней библейской темы: в поте лица добывай хлеб свой. То же еврейское требование земного блаженства в социализме К. Маркса сказалось в новой форме и в совершенно другой исторической обстановке. Учение Маркса внешне порывает с религиозными традициями еврейства и восстает против всякой святыни. Но мессианскую идею, которая была распространена на народ еврейский, как избранный народ Божий, К. Маркс переносит на класс, на пролетариат. И подобно тому, как избранным народом был Израиль, теперь новым Израилем является рабочий класс, который есть избранный народ Божий…».[125]

Семен Франк в своих исследованиях природы и особенности большевистской революции уже обращает внимание на практическую реализацию древнеиудейского мессианизма (ставшего на этот раз учением о всемирной победе коммунистической революции) на русской почве. Тут важно и интересно не очевидное, само собой разумеющееся (что прежде всего «еврейский элемент», еврейская интеллигенция стала пропагандистом и носителем коммунистического мессианизма Карла Маркса), а то, подчеркивает Семен Франк, что русский народ в массе согласился с властью и с решающим влиянием «инородцев на русскую судьбу».[126]