Перевал в середине пути. Как преодолеть кризис среднего возраста

Описание Вакоски своей матери напоминало характеристику Хьюго своего района: она сравнила мать с матрасом Армии спасения, назвала ее пустой, как Северная Дакота, и ядовитой, и горькой. Ее хорошо одетая сестра резко контрастирует с ней самой, «одетой в синие джинсы». Направляясь домой, где бы тот ни был, она знает, что путешествует одна. Все они – старшина, мать, сестра, поэтесса – одинокие странники. В отличие от Рётке, который продолжал обращаться за поддержкой к трем престарелым работницам теплицы, или Хьюго, который мог утолять голод унылой серостью, Вакоски знает, что не может получить поддержку, утешение или заботу от времен или людей, изображенных на фото. Она признается, что не любила мать, равно как не любил ее и главный старшина. Тем не менее образ матери присутствует в зеркале заднего вида и в ее образе самой себя. Она едет из Пасадены в Уиттиер, но материнское лицо всегда за ней наблюдает.

Как и Медея, другая проклятая и трагическая женская фигура, Диана Вакоски умертвила свой внутренний потенциал. Она создала свою жизнь, руководствуясь травмированным представлением о себе. Чем старательнее она пыталась оторваться от пасаденского прошлого, тем прочнее оно в ней обосновывалось. «Как я ненавижу свою судьбу», – заключает она.

Крайне важно различать рок и судьбу, как еще двадцать пять веков назад делали афинские драматурги. Разумеется, поэтесса не выбирала своих родителей, как и они не выбирали ее. Но, страдая от рокового пересечения во времени и пространстве, каждый из нас ранит других. Из таких ран рождаются определенные стили поведения и установки, призванные защитить хрупкого ребенка. С годами этот набор поведений и установок подкрепляется и превращается в приобретенную личность, ложное «я». Вакоски делает верный шаг, возвращаясь к своим корням, чтобы разобраться, с чего все начиналось. Увиденное, однако, вызывает у нее отвращение, ведь из зеркала на нее смотрит та же женщина, которую ни она сама, ни главный старшина не могли бы полюбить. Коль скоро она лишь отражение того, что она не может любить, она не может любить саму себя. Судьба не то же самое, что рок. Судьба представляет собой наш потенциал, присущие возможности, которые могут осуществиться или не осуществиться. Судьба предлагает выбор. Судьба без выбора – лишь реплика рока. Попытки быть лучше той, кого она ненавидит, привязывают ее к тому, что она презирает и от чего отрекается. До тех пор пока она определяет себя как дочь своей матери, она будет привязана к своему року. Хотя это стихотворение не сулит больших надежд на преодоление силы рока, с другой стороны, самоанализ, обязательный при создании стихотворного произведения, предполагает осознанность и личную ответственность, что все же делает изменения возможными.

Без болезненных попыток прийти к осознанности человек продолжает идентифицировать себя с травмой. В широко известном стихотворении-исповеди Сильвии Плат «Папуля» поэтесса вспоминает отца, стоящего у классной доски, и внезапно сравнивает его с чертом, который смог «расколоть ее сердечко на части», добавляя строку: «В двадцать я попыталась покончить с собой, чтобы быть рядом с тобой, с тобой»[89]. Преступление ее отца заключалось в том, что он умер, когда ей было десять лет, в тот момент, когда ее анимус нуждался в нем, чтобы освободиться от материнской зависимости. Как и Вакоски, Он оставил ее с Ней, и она увязла в своих травмах. Гнев Плат и ее ненависть к самой себе постоянно тянули ее назад и вниз, пока она не покончила с собой. Когда человек идентифицирует себя с травмой, он ненавидит свое отражение в зеркале за его сходство с теми, кто ответственен за травму, и ненавидит самого себя за то, что никак не может освободиться от прошлого.

Благодаря своему умению говорить об общечеловеческом, художники зачастую могут поведать о куда большем, чем просто биографические факты. «Воспоминанья – звуки рога, несет их ветер в даль полей», – писал Аполлинер[90]. Наши биографии – ловушки, коварные приманки, держащие нас, марионеток рока, отождествляющих себя с травмой, в плену видимой фактичности прошлого.

В секретном клубе перевала в середине пути слышится призыв к осознанности и формированию способности выбирать. С возросшей осознанностью приходит и умение прощать и себя, и других, а с прощением – освобождение от прошлого. Мы должны более осознанно подходить к созданию собственных мифов, в противном случае нам не стать ничем, кроме совокупности произошедших с нами событий.

Глава 5. Индивидуация: юнгианский миф нашего времени

Ощущения, сопутствующие прохождению перевала в середине пути, можно сравнить с тем чувством, что возникает, когда ты в одиночестве просыпаешься на корабле в качку, а вокруг, насколько хватает глаз, не видно ни одной гавани. В такой ситуации есть три варианта: продолжить спать, прыгнуть с корабля или схватить штурвал и плыть дальше.