Перевернутая карта палача

Толпа очнулась, погнала волны свежих сплетен, в основном о даре загадочной невесты в шляпке: кто бы подумал, оказалась воистину белой по крови! Жуткого злодея вмиг выставила со своего праздника, а жених-то оплошал, не успел с подмогой.

Снова стало тихо: на площадь явился Дорн. Нарушая этикет, рыча нечто вовсе недопустимое и в самом низком обществе, беловолосый ноб промчался по дорожке, предназначенной для хэша Донго. Самого Сэна он волок, бесцеремонно поддев под локоть. Впрочем, чудачествам красноглазого драчуна в Тосэне научились не удивляться — даже шепотом.

— Где моя сабля? — рыкнул Дорн, оттер временных оруженосцев и вцепился в рукоять. — Прекрасно. Пора закончить с тягомотиной.

Дорн размашисто расписался, не отпуская локоть Сэна. Не унявшись, Дорн полыхнул алостью зрачков, вызверился на градоправителя — и тот, запинаясь, проблеял предписанную этикетом формулу брачного договора. Граф Орсо величаво кивнул, поставил две подписи и откинулся в кресле. Засуетились отпрыски белых семей, в очередь расписались алые, синие заверили… Свидетелей поочередно вызвали с постаментов.

— Празднуйте, — повторно рявкнул Дорн, обнял за плечи жену, хотя градоправитель не успел еще так назвать её.

Знаменитая сабля семьи Боув с солидным шипением покинула парадные ножны, улыбнулась во всё лезвие мгновенным солнечным бликом. Дорн улыбнулся в ответ, и, глядя на клинок, скороговоркой произнес клятву. Сабля со свистом вспорола воздух — и разрезала толпу не хуже проклятия. По совершенно пустому коридору Дорн хэш Боув прошествовал к карете, не убирая руку с плеча жены и не пряча саблю в ножны.

Следом, на одном выдохе прошелестев клятву, заспешил Сэн. Он не размахивал клинком, просто у оруженосца забрал саблю в ножнах и брёл, держа оружие, как палку…

Ул сгреб плотные листы с непросохшими подписями и юркнул следом, виляя и уворачиваясь от локтей любопытствующих: коридор в толпе затягивался стремительно, как полынья в стужу. Спина Сэна мелькала всё дальше, и было страшно на неё смотреть, и еще жутче упустить из виду. У Сэна заплетались ноги, он держал голову высоко и продолжал идти лишь на одной гордости сумасшедшего алого, который не упадёт, даже мертвый, когда дело касается чести.

— Как мило со стороны возмутителей спокойствия Тосэна покинуть праздник, тем гарантировав ему размеренное течение, — с очевидной насмешкой выговорил граф Орсо. Звук отразился от купола и распространился, достиг ушей каждого, хотя граф и не кричал. — Извещаю: доброе расположение семьи Орсо и её друзей до полуночи продержит открытыми для всех горожан двери трактиров Первой площади и ближних улиц. Семья Тэйт желает разделить радость с каждым нобом города, трапеза на площади будет общей, мы убираем внутренний круг стражи. Да начнется веселье.

С последними словами Ул в прыжке дотянулся до запяток кареты. Повис, волоча левую ногу по мостовой. Кони приняли резво, кучер завизжал, разгоняя прохожих. Звучно хлопнул кнут. Ул хоть и ждал рывка, но — не удержался на одной руке, побоялся смять бесценные документы.

Пребольно саданувшись об мостовую копчиком, а затем всей спиной, Ул сберег бумаги. Он сразу же вскинулся, перебежал к стене, оттуда метнулся в переулок. Дал себе немного времени отдышаться, благо, место малолюдное и можно осмотреть документы, бережно свернуть в толстую трубку, сунуть под куртку.

Прыжок, перебор руками по кованой решетке узкого окна, рывок вверх, на низкую пристройку… Подтянувшись, Ул прыгнул на балкон и наконец — на крышу.

Город шумел и гомонил внизу. Над головой цвел молодой закат, за стенами Тосэна багровел осенний лес. Свадебная карета грохотала, кучер визжал — дальше, тише… Ул проследил направление и побежал по крышам, надеясь, что верно понял направление и, вот главное, — ошибся относительно прочего.

Когда Ул рыбкой юркнул с крыши в свою комнату, надежда иссякла… Сразу стало слышно всё, что творится в доме. Лия рыдает в голос. Мама шепчет про обезболивающие капли. Монз покашливает, Дорн рычит и наказывает за чужие грехи стену, наверняка уже сбив в кровь костяшки кулаков.

Ул бросил документы под кровать, выглянул в главный коридор. Почти напротив — распахнутая дверь комнаты, где всё лето жили гости. Отсюда видно согнутую спину мамы. Видно Лию, она скорчилась прямо на полу. На белое платье извели так много ткани, его хвост занимает всю комнату. По платью ходят, как по ковру. Не важно — оно и без того безнадежно испачкано.

Кровь уже кое-где подсохла, но цвет ещё яркий, и смотреть на пятна очень страшно. Ул заставил себя пересечь коридор и привалился к дверному косяку, отчаянно, без слов, глянул на Монза. Старый переписчик был совершенно спокоен, даже строг. Он неподвижно сидел в кресле, задвинутом в угол. Едва встретив взгляд Ула, кивнул ему и предложил место рядом, на полу.