Перевернутая карта палача

Ул слушал, облизывал пальцы и щурился. Жидкий сотовый мёд, как обычно, вернул душе покой и отяготил тело сытостью. Мёд содержал золото и сладость, он принадлежал лучшему в жизни лету. Сколько бы времени ни минуло с той поры, мёд возвращал цветочному человеку его счастье.

— Я пошёл, — хрипло и неуверенно выдавил Сэн.

Друг разогнулся, покидая носилки. Неловко поправил кружево манжета, чуть не порвав его. Спохватился, задёрнул занавеси, пряча попутчика от чужих глаз.

Ул откинулся на подушки, шуршащие дешёвой соломенной набивкой. В разрезе шторок он видел всего-то одну нитку ночного неба, украшенную бусиной звезды. Сытость и усталость раскачивали самочувствие из жара в холод, из спазматического напряжения в киселеподобную расслабленность. Постепенно волны утихали, дыхание делалось мельче. Звезда дрожала серебряным светильником. Ул ответно улыбался. Сейчас не золотое лето, но нынешнее время по-своему прекрасно. Весна заполнена событиями, она подарила наставника, друга, новый мир города. Одни крыши чего стоят!

Прежде Ул мечтал рисовать село, и непременно в цвете. Теперь он жаждал изучить работу кистью и пером, в один цвет, но с передачей тончайших оттенков. Только так и можно отразить городскую ночь — в контурах, тенях, бликах…

Серебряная весна звенит иначе, чем яростное и яркое лето. В ней меньше беззаботности. Весна — перламутровый морок тумана, вот-вот ветерок отбросит его, как шторку носилок. И откроется новое лето. Совсем другое. Можно год за годом сохранять вид недоросля, но нельзя оставаться столь же простым внутри. Оттягивать поиск ответа на вопрос дядьки Сото более не получится. Душа противится бездействию. Но пока и тетива намерений не натянута. Нет цели. Нет ответа на вопрос, куда более важный, чем тот детский: «Кто я?».

— Чего я хочу, к чему стремлюсь? — прошептал Ул. Потёрся щекой о подушку, моргая в такт с переливами звёздного света. — Разве я спешу стать выше Сэна и горбатее Монза? Нет… Зачем мне дана сила, зачем её столько?

За тряпичными занавесями переговаривались слуги, со стуком ставили носилки, обсуждали, где устроиться на отдых и скоро ли соберутся все нобы, ведь тогда станет можно забыть об их существовании, пока длится бал.

Звякая оружием и покрикивая для острастки, проходили дозорные, нанятые и присланные градоправителем. Они следили, чтобы даже мысль о воровстве огибала особняк дальней дорогой. Время ползло, тянулось… Звезда мерцала, готовая спрятаться за занавесь. Месяц выглядывал из-за крыш, прорисовывал тени. Последняя карета простучала колёсами и свернула за угол, в невидимый и незнакомый «второй двор», как и велел голос распорядителя. Погасли один за другим фонари. У стены дробно раскатились по подстилке игральные кости. Простаки, готовые расстаться с кровными денежками, сели вперемешку с ловкачами, использующими свободное время для заработка.

— Даруй троецарствие, владыка сом, — взмолился, путая забытые легенды и деревенские байки, кто-то суеверный.

Ул повёл плечами, проверяя, насколько послушно тело. Расширил щель меж шторок, осмотрелся. Выждав момент, Ул скользнул в тень носилок, оттуда к стене, вдоль нее до молодой поросли вьюна. Он ящерицей юркнул вверх по кладке, затем так же ловко вниз — и ступил в тихий сад. На цветниках и кустах лежали пёстрые коврики оконного света. Сами окна были высоки, частью зашторены, частью открыты. Получалось в подробностях рассмотреть, как в зале прогуливаются нобы.

Ул сел в траву, удобно откинулся на ствол яблони. Усмехнулся: бал… смешное и глупое дело! Вроде никто не заставляет нобов, а только они топчутся в тесноте, обходя зал по часовой стрелке, чтобы поклониться старшим, сидящим на диванчиках и в креслах у столиков. Еще нобы стараются успеть сказать несколько слов девицам, неискренне скучающим стайками вдоль стен. Нобы бредут от группы к группе, с постоянной улыбкой, с преувеличенной любезностью. Особенно глубоки поклоны перед рядом кресел у дальней от сада стены, где и стол богат, и гости одеты роскошно. По всему видно, — сообразил Ул, — хоровод показной вежливости продолжит кружиться, покуда средние три места пустуют.

Голубую кровь, внятную взгляду Сэна или его чутью, Ул не воспринимал, хотя старался изо всех сил. Не мог указать обладателей её и тем более назвать линию и ветвь. Отсутствие способностей радовало: сколько можно обнаруживать в себе странности и ждать подвохов?

Кружение людского хоровода утомляло. Сэна увидеть не получалось, тени на шторах рисовались нечётко, да и силуэты в открытых окнах казались туманными. Ул тёр глаза, щурился, мысленно сетовал на усталость… пока не замер, задохнувшись.

— Вьюн, — едва выговорили губы. — Или… паутина? Неужели…