Перевернутая карта палача

— И позорный скандал в роду Анза, припоминаю, — буркнул барон, наверняка умаляя невыгодным браком чьё-то слишком солидное состояние. — Кто ещё виновный? Ага, Тэйты, северные гордецы.

— Полный текст солидарной воли князя и канцлера будет доступен для чтения, — прошелестел граф, глядя на Сэна, как на добычу, сникшую в когтях. — Можете изучить, но примите прямо теперь мои поздравления… Сэн хэш Донго, алый барон Могуро.

Сэн справился с собой, поклонился и побрёл к выходу. Кажется, он был готов покинуть зал и через окно. Не один Сэн желал избавиться от внимания графа, хотя нашлись и нобы, жаждущие приблизиться к столичному гостю, который вхож к князю, будучи человеком канцлера. А ведь всякой деревенщине известно, что «солидарно» — слово, наиболее фальшивое при описании отношений двух владык страны. Князь готов ответить на всякое прошение и порой снисходит до милости или смягчения приговора, а канцлер жесток, ему и жаловаться-то страшно. Ведь, заметив раз, он никого и ничего не забывает.

— Ул, — позвал Сэн голосом умирающего, пробираясь сквозь кустарник и не видя колючих веток, рвущих кружево.

Уд поддел друга под руку, бережно отвел к стене, чтобы, хоть стукнувшись лбом в камни, он смог обрести подобие опоры. У Сэна крупно дрожали руки, он дышал с хрипом, как раненый, и слепо шарил пальцами. Ноба пришлось несколько раз встряхнуть и усадить, придерживая под затылок. Взгляд Сэна долго оставался бессмысленным, тусклым. Наконец, юный ноб нашёл силы оглядеться, проглотил ком ужаса. Бледные губы скривились в пародию на улыбку. Рука неловко махнула в сторону особняка.

— Эла. Я сказал, что прошу выйти в сад и хочу представить вас, я успел… когда жизнь еще принадлежала мне. Я все же представлю вас. Помоги встать. Голова кружится. Отчего так дурно, будто удавка на шее? Темно, совсем темно… и воздуха мало.

Ул подставил плечо и подождал, пока Сэн справится с собой и встанет в рост, опираясь на ограду. Затем стало можно обернуться, чтобы наконец-то выяснить, как выглядит «оттепель души», достойная стольких стихотворных потуг.

— Цветочный человек, — ломким голосом позвала Лия.

Это был удар в сердце. Смертельный. Выдохнув остатки жизни и воздуха, Ул уже не мог пропихнуть в сухое горло ни звука, ни вдоха.

Незнакомая взрослая Лия переросла умирающую девочку с прозрачными пальцами на три года — и на целую вечность. Темные волосы взрослой Лии были уложены в причёску, на умеренно загорелых щеках лежал плотный румянец, от худобы не осталось и следа. Смотрит эта Лия на старого знакомца — сверху вниз. Не из гордости, просто теперь она выше, и это больно. Очень больно. Безнадежно, навсегда больно.

Золотое лето умчалось в прошлое, Ул стоял в тёмном саду, ощущая себя призраком чужого детства. Призраком, не способным меняться, ведь каким его помнят, такой он и явился из сумерек — маленький, тусклый… Захотелось оглянуться на Сэна, но шея не послушалась, не повернула каменную глыбу головы. В Заводи у сына травницы не было друзей, не сложилось. В Заводи Ул научился в одиночку не уступать того, что полагал ценным. Но Сэн, первый настоящий друг за всю жизнь, украл самое дорогое так, что нельзя оспорить его правду! Хотя разве честно сравнивать короткую дружбу — с трехлетним ожиданием золотого лета?

— Цветочный человек, — повторила Лия, её улыбка стала увереннее. — Мама ужасно кричала, хотя она редко позволяет себе повысить голос на меня. Я поверила, что сожгут деревню, вот как она кричала. Прости… я не посмела искать тебя до самой осени. А когда твоя птица улетела, мы тоже покинули дом. Насовсем. Но ты нашёлся, наконец-то… Ты умеешь находиться, когда мне совсем плохо. Я думала, ты вырос, — Лия удивилась и внимательнее вгляделась. — Я сказала Сэну, что он наверняка пишет ужасные стихи, и это все равно не важно, поскольку я обязана кое-кого повидать прежде, чем возьмусь читать их.

— Эла? — ошарашено зажмурился Сэн. — Что ты говоришь?

— Лия, — кое-как разжав зубы, поправил Ул.

— Лионэла Ома Икава, по линии названого отца — Тэйт, — представилась Лия и заученным движением вежливости повела рукой, будто указывая на кресло. — Я не называла домашнее имя никому вне семьи, кроме Ула. Ул сразу назвался тогда… он мой цветочный человек. — Лия улыбнулась, руки вспорхнули в жесте смущённого извинения. — Я не знаю, что это означает. Три года назад одно, теперь другое, а при этой встрече, после слов графа… уже ничего не понимаю. Я тогда впервые осознала дар. У меня очень болело сердце, когда я смотрела на тебя, Ул. Ты был… погашенный. Я постаралась сделать тебя ярким… Живым? Это было от всей души. Я — белое золото, редкая смесь кровей, обычно мы не имеем способностей, то есть пока они слиты воедино, для нас нет развития. Так написано в родовой книге Икава. Еще сказано, что белое золото без развития дара беззащитно, и такие, как я, умирают, не достигнув пятнадцати. Мы принимаем на себя даже бессильные проклятия ничтожных завистников. Мне было тринадцать в то лето, а выглядела я, пожалуй, не старше десяти.