Перевоз Дуня держала… Это он – мой мужчина!

¹⁷ – Из «Окаянных дней» Бунина: «…Да, уж чересчур правильно, с деревенской вольготностью, жили мы все (в том числе и мужики), жили как бы в богатейшей усадьбе, где даже и тот, кто был обделен, у кого были лапти разбиты, лежал, задеря эти лапти, с полной беспечностью, благо потребности были дикарски ограничены…», «…Какая это старая русская болезнь, это томление, эта скука, эта разбалованность – вечная надежда, что придет какая-то лягушка с волшебным кольцом и все за тебя сделает: стоит только выйти на крылечко и перекинуть с руки на руку колечко!..»

Пересыльный пункт под Керчью

9. 29 октября 1920 года, пятница

Наконец-то это бессмысленное существование закончится! Наконец-то хоть что-то начнёт происходить! Наконец-то приехала «тройка», ожидание которой уже несколько дней витало над пересыльным пунктом. Наконец-то закончится баланда, которой их «кормили», сон на голой земле под открытым небом. На стылой осенней земле под нахмуренным октябрьским небом.

«Тройка» состояла из двух мужчин и одной женщины. Женщина определилась среди одинаково одетых в темно-коричневые кожанки силуэты только благодаря красному платку на голове. В петлицах мужчин алел бант. Какая пошлость!

Их выстроили в длинную очередь по одному к столу, за которым уселась «тройка». Каждый из троих выполнял свою функцию. Женщина сидела в центре. Она о чем-то спрашивала подошедшего к ней пленного, аккуратно записывала ответ на листок и давала расписаться. Красногвардейцы срывали с офицеров погоны и знаки отличия, и отдавали мужчине, сидящему слева от женщины. Правому горстями ссыпались боевые награды, перстни и даже нательные крестики.

Очередь двигалась медленно. Иногда возникали долгие заминки. Некоторые отказывались подписывать бумаги. Некоторые не отдавали награды. Вопреки логике их не били, просто отводили в сторону от тех, кто принял все условия.

Саша собирался поступить также, хотя и понимал, что это глупо – война проиграна вчистую, в чем смысл держаться за звания несуществующей армии и гордиться наградами несуществующей страны? Но, когда он продвинулся ближе к столу и смог подробнее рассмотреть сидящих за столом, его охватила такая смесь эмоций, такой накал чувствований, которых он и сам от себя не ожидал…

Ему казалось, что после того бесконечного кошмара, который он наблюдал в течение последних четырёх лет, его чувства не то что притупились, а просто исчезли напрочь. После горы трупов расстрелянных в Одессе сестёр милосердия. Говорили, что их там было не менее 600… После живьём зажаренного в паровозной топке старика-полковника… После массовых расстрелов мирных жителей, всего лишь вышедших на улицу, чтобы высказать своё мнение, без оружия, без драк. И почему? Ради чего? Из идейных соображений? Нет! По самой низменной, гнуснейшей причине – тысяча рублей за каждого убиенного и его одежду!.. После господ офицеров, выброшенных за борт в открытое море со связанными руками и с привязанными к ногам камнями восставшими матросами… После вспоротыми вилами животами беременных женщин… Какие чувства могут остаться после такого? Только жгучая ненависть и холодная ярость, когда в голове ни одной мысли, в душе ни капли жалости, а сердце заковано в броню, чтобы не разорвалось от бешенства. Но и эти остатки растворились после поражения и недель плена…

Но вот он приблизился к столу. Перед ним три человека, два… Он уже может рассмотреть лица «тройки». Женщина поднимает лицо, спрашивая очередного подошедшего его фамилию, и мир вокруг Саши застывает. Застывает, потому что женщина в центре – Варя. Варенька! Как она может быть здесь??? Как она может быть среди них???

Острая боль пронзает сердце Саши, кровь ударяет ему в голову, душа рвётся в клочья. Он в ярости сжимает кулаки, сдерживая себя от порыва кинуться вперёд, чтобы вырвать Варю из этой страшной, невозможной картины. Ему до зубовного скрежета хочется схватить её за плечи и трясти, трясти как погремушку. Где та Варенька, что провожала его на фронт? Где та, чей медальон спас ему жизнь под Луцком? Где та фея, которая розовым облаком отплясывала с ним польку? Где чаровница, выводящая низким, бархатным голосом – «Я беззаботна и шаловлива, Меня ребенком все зовут»? Где та озорница, что сбила его на катке?

Нет! Она ни в чём не виновата! Это они, они виноваты! Они убили её душу. Они вырвали её горячее сердце. Они заменили её милое лицо мёртвой маской. Они выкололи её чудесные глаза и вставили кукольные – бездушные, остановившиеся, пустые…

Саша сам, не дожидаясь вопроса, громко и чётко произнёс:

– Штабс-капитан Голицын Александр Анатольевич!

Варя равнодушно вписала его данные в уже заранее распечатанный листок и пододвинула расписаться. Рука её не дрогнула, головы она не подняла.