Перезагрузка

– Классовая. Ну понимаешь, есть классы. Вот есть те, кто делает эти ваши электронные приборы. А есть те, кто эти приборы продает в Китай или еще куда они там продают, и с этого прибыль получают. И на прибыль строят себе там хоромы в Новограде. Это два разных класса. Первый голодает и вкалывает целыми днями, чтобы прокормить семьи. А второй жирует за счет первого. Так было всегда. Между этими классами всегда возникает борьба. Её и называют классовой. И я тут, Маус, в общем, ни при чем. Я одна здесь, кто это всё знает. Что я одна могу сделать? Да ничего вообще. А как думаешь, вот то, что случилось – это рабочих напугало?

Я вспомнила разговор с Серым.

– Да. Напугало, конечно. Но по-моему, они хотят еще раз попробовать.

Иволга удовлетворенно кивнула.

– У меня тоже такое впечатление. Но они рано выступили. Это очень опасно сейчас, при таких буржуях, как наши. Ах да, я тебе не говорила: буржуями называют класс, который за счет других обогащается. Ну те, кто в Новограде. Сейчас опасно. Но они обязательно начнут снова. И хорошо бы, чтобы мы были к этому готовы.

Я пошла в казарму – к Зильберу мне уже было не нужно – размышляя о словах Иволги. Все же я слишком быстро теперь уставала. Мне надо немножко сил набраться еще. Я села на свой матрас, развязала платочек – теперь все время хожу в платочке. Провела рукой по лысой голове – она уже покрылась темными точечками, волосы начали расти, но не более того. Ещё даже ёжика не было. Ядрена мать, какая же я уродка…

Я опустилась на матрас. Утомленное тело отозвалось легкой болью. Слабая стала. Ребята галдели, Апрель в углу заиграл на гитаре и запел.

Иду среди развалин,
Надев противогаз,
Здесь тысячи стволов
Нацелены на нас.

Десятки тысяч взглядов

Нацелены на нас,
А в них – огонь надежды,
Он жив и не угас.

И снова, как это часто бывало от музыки, что-то горячее поднялось к горлу и защипало. Только эта песня необычная. Она – про нас. Апрель ведь говорил, что и сам сочиняет песни, и что-то такое даже пел, но это было не так интересно, а вот эта песня, конечно, тоже его. Про нас еще никто не сочинял песен. А он так точно все выразил. Даже пусть это не прекрасная поэзия. Но это о нас вся правда в сконцентрированном виде. Тысячи стволов. Точное ощущение, когда идешь по опасному району, поводя стволом – за любым камнем может быть засада. Сколько в городе дружков, мечтающих нас перебить. Но и люди тоже… «десятки тысяч взглядов». Это тоже правда. Порой на нас ругаются, лучше бы мол вас не было. Такие, как моя мать – а таких большинство. Но есть же и те, что верят в нас. Те, кого нам удалось спасти. Те, кто надеются… на что? Не знаю. На то, что случится чудо. Что жители Кузина не обязательно вымрут, как обещает умная Яра. Что вдруг все изменится. Мы, конечно, не обещаем чуда, но мы для них – как надежда… Это правда. У меня защипало в единственном глазу.

Так я заснула, с этими хорошими мыслями. А проснулась от треска очередей.

Когда я окончательно открыла глаз, уже была на лестнице, ведущей вниз, «Удав» в руке. За мной ломились еще какие-то люди – стрельба во дворе разбудила всех. Но теперь настала тишина, и не понять толком – откуда стреляли. Со стороны хозпостроек? Нет, скорее от второго корпуса.

– Не туда, Маус! – крикнул Апрель.

– Там стреляли, – я махнула пистолетом в сторону второго корпуса и побежала туда. Апрель же рванул к хозпостройкам. Часть народа побежала за ним, часть – за мной. Но правы оказались мы. Я с моим одним глазом уже успела выработать тонкую способность – направление по слуху угадывать. Я забежала за угол, где здание П-образно закручивалось, образуя небольшой внутренний дворик, здесь мы складывали дрова. Я увидела неподвижно лежащего бойца на снегу, а у поленницы стояли еще несколько человек. Двое крепко держали третьего, закрутив ему руки за спину, ткнув носом в поленницу. Еще один – здоровенный, высокий – отделился от группы, и я увидела, что это Кавказ. Остальные уже догнали меня. Чума включила фонарь, и мощный луч осветил всю сцену.

Лежащий на снегу ничком был парнишка из четвертой роты, я не знала даже, как его зовут, только на лицо помню. Он был мертв – такие вещи мы умеем понимать издали, по лицу, беспомощно ткнувшемуся в снег, без попыток дышать, по огромному пятну потемневшего снега под трупом.

А у поленницы двое парней из четвертой роты крепко держали Ворона.

Кавказ шагнул в нашу сторону, держа на предплечье 22-й. Поднял левую руку, как бы намекая, что будет говорить. Затем указал в сторону командира ГСО.

– Этот человек обвиняется в убийстве.

И приказал своим.

– Давайте быстренько на подвал.