Персидская литература IX–XVIII веков. Том 1. Персидская литература домонгольского времени (IX – начало XIII в.). Период формирования канона: ранняя к

Шестая глава «Сада истин» – об «универсальной душе» (ан-нафс ал-кулли), которая выступает здесь иногда в облике старца-наставника. В этой главе речь идет главным образом о преодолении мирских страстей и обращении к духовному началу. Рассуждая о природе материального мира, Сана'и обращается к тому же мотиву, что и Насир-и Хусрав, сравнивая мир с матерью, с которой сын не должен заключать брачного договора, если он не гебр (т. е. зороастриец). В одной из касыд Насира можно прочитать такие стихи:

Мир земной есть недобрая старая мать, ею
Не обольщайся, если ты достоин райских гурий.
Не протягивай к ней руку, ведь для тебя
Мать запретна, если ты из людей праведной веры.

Сана'и повторяет метафору практически дословно, что, впрочем, как и многие другие примеры, свидетельствует о прямой преемственности Сана'и по отношению к Насир-и Хусраву, чьим проповедническим и художественным опытом он воспользовался и в поэмах, и в касыдах. У Сана'и говорится:

Раз мир – мать, а ты – его сын,
Можешь ли ты заключать с ним брачный договор, если ты
                                                                   не гебр?

Мотив и в том, и в другом случае построен на осуждении мусульманами («людьми праведной веры») зороастрийского обычая кровнородственных браков (хветукдас). Иначе этот мотив реализует Фарид ад-Дин ‘Аттар: в отличие от метафорического толкования у предшественников, он предлагает аллегорическое:

С той матерью, что меня родила, я вновь соединился,
Потому и зовут меня гебр, что сочетался я с матерью.
Я родился от девственной матери, потому зовут меня ‘Иса,
И потому мне вновь удалось вкусить материнского молока.

Далее в поэме тематика распределена по главам следующим образом: седьмая глава – о бренности земного бытия, восьмая – об астрологии, девятая – «Притчи о друзьях и врагах». Десятая рассказывает об авторе и о причинах его ухода от мира. В последней главе он вновь обращается к вопросу о назначении слова и призвании совершенного стихотворца, демонстрируя приверженность концепции поэта-пророка. Возвращаясь к мотивам интродукции, автор сравнивает свое творение с Кораном, правда, делает это с известными приличествующими случаю оговорками:

Если бы не я написал ее (поэму),
То див назвал бы ее «персидским Кораном».

Поэт утверждает, что демонические силы так же боятся его слов, как священных айатов, но не могут так назвать «Сад истин», поскольку он есть речь человека, тогда как Коран есть слово Божье. Продолжая традиционное самовосхваление в заключительной главе поэмы, Сана'и вновь уподобляет себя Мухаммаду – «Печати пророков», который завершает эру ниспослания священных книг:

Довел я свои речи до совершенства,
Боюсь, что приблизился упадок.
Когда слово в мире достигает высшей точки,
Быстро в том слове проявляется изъян…
«Печатью пророков» был Мухаммад,
Я – «Печать поэтов», [во мне] вся прибыль.

Заканчивается поэма развернутым панегириком в адрес Бахрам-шаха и его малолетнего наследника.

В поэме, созданной Сана'и, впервые заданы основные жанровые параметры религиозно-дидактического эпоса. Этому типу поэм-маснави была суждена долгая жизнь не только в персидской литературе, но и в тех литературных традициях Ближнего и Среднего Востока, которые ориентировались на нее как на классический образец.