Персидская литература IX–XVIII веков. Том 2. Персидская литература в XIII–XVIII вв. Зрелая и поздняя классика

Гурии:
О Касем, именитый юноша!
Взгляни хоть раз на гурий,
Гурии все в слезах и рыданиях,
Направь стопы в сторону гурий!
Фатима-невеста:
О сын не знающего покоя дяди!
Брось хотя бы взгляд, о любимый,
На свою новобрачную, чье сердце в печали,
Не ищи пути к гуриям!
Касем:
Долина Суда – эта пустыня,
Или земля горя и беды (карб о бала

),Веет самум беды,
Велик Страшный суд!
Гурии:
Мы все – твои прислужницы,
Мы все – по тебе плакальщицы,
Мы все – твои подруги милые,
Направь стопы в сторону гурий!
Невеста:
О сын не знающий покоя!
Брось хотя бы взгляд, о любимый,
На свою новобрачную, чье сердце в печали,
Не ищи пути к гуриям!
Касем:
Я – меж двух кумиров,
Стою я в нерешительности,
Один голос говорит: «Иди!»,
Другой кричит: «Не ходи!»
Гурии:
Гурии полны страсти и восторга,
У них в ладонях хрустальные чаши,
Ради тебя они встали в ряд —
Направь стопы в сторону гурий!
Новобрачная:
В разлуке с тобой, о любимый,
Я укрою голову черным,
Посмотри на меня хоть миг,
Не ищи пути к гуриям!
Касем:
О пригожая невеста,
Не покрывай голову черным,
Посмотри на меня хоть миг,
Я иду на битву!

Герой полон решимости, он предвидит свою гибель за веру и просит Фатиму не носить по нему траур. Скорее речь его содержит намек на специфический обычай погребения шиитских мучеников за веру без соблюдения традиционной обрядности (без омовения и оплакивания). Мотив предвидения мучеником своей скорой кончины имеет глубокие корни в иранской традиции. Герой Шах-наме царевич Сийавуш также убежден, что ему суждено стать невинной жертвой, он пересказывает жене Фарангис вещий сон с описанием своей гибели:

Отсекут мне, невинному, голову,
В крови страданий утопят мой царский венец.
Не будет у меня ни погребальных носилок, ни могилы,
                                                                                   ни савана,
Никто из близких не будет оплакивать меня.
Останусь я, словно чужак, лежать на земле
С головой, отрубленной мечом.

Этот мотив многократно повторяется в религиозной драме, приобретая статус одного из ключевых. Во всех пьесах провидение собственной гибели и гибели близких означает готовность мучеников пожертвовать собой. Так, например, в та‘зийе «Мученичество Хурра б. Йазида» Хусейн, узнав, что местность, в которой он остановился, называется равнина Кербелы, произносит: «Если действительно имя этой равнины Кербела, то здесь должна пролиться наша кровь. Здесь брачный пир Касима превратится в поминки, здесь отделится моя голова от тела» (перевод Е.Э. Бертельса). Встретив в Кербеле бедуина, готового зарезать овец в честь прибытия высокого гостя, Хусейн просит его не делать этого, ибо он сам принесет жертву: «Я сам принес жертву, как Авраам. <…> Эта жертва – мой сын ‘Али Акбар. <…> Он будет принесен в жертву ради шиитов. <…> Я приношу теперь в жертву Касима. <…> Славного ‘Аббаса я приношу в жертву. <…> Жертвы твои не нужны мне, о араб, я сам привез жертвы в Кербелу» (перевод Е.Э. Бертельса).

В Та‘зийе-йе Касем подряд следуют сцены, в первой из которых Имам и мать Касема говорят о предстоящей свадьбе, а во второй Умм Лейла оплакивает своего сына ‘Али Акбара. Но и диалог Хусейна с матерью Касема несет отпечаток будущей трагедии: