Персидская литература IX–XVIII веков. Том 2. Персидская литература в XIII–XVIII вв. Зрелая и поздняя классика

Перу ‘Убайда Закани принадлежат также две сатирические стихотворные сказки «Каменотес» (Сангтараш) и «Мыши и кот» (Муш о гурба). Последняя из них – обработка сказочного сюжета о войне кота и мышей, который встречается и у других народов (ср.: русская лубочная сказка «Как мыши кота погребали»). Однажды кот – гроза мышей после расправы над очередной жертвой, доставшейся ему на обед, решает покаяться и стать добрым мусульманином. Помолившись в мечети, он дает обет впредь не трогать мышей. На радостях мыши отправляют к коту посольство с богатыми дарами, однако при виде посланцев кот забывает о своем благочестии и хватает сразу пятерых. После этого мышиный царь решает идти войной на тирана. И вот кот пленен и его везут на казнь. В самый последний момент пленник вырывается и обращает в бегство мышиное войско.

Изложение событий в сказке выдержано в комических тонах, что местами подчеркнуто легким пародированием стиля и приемов батальных частей Шах-нама. Автор использует «героический» размер мутакариб, хотя по форме «Кот и мыши» не являются маснави: в рифмовке маснави написаны только три первых бейта, остальные рифмуются по схеме монорима.

Среди традиционных мотивов героического эпоса, пародируемых в сказке «Мыши и кот», можно отметить плач по убитым героям, прибытие гонца с объявлением войны, собирание войска. Пародийной трансформации ‘Убайд Закани подвергает как сюжетные ходы, так и отдельные устойчивые содержательные компоненты героического сказа: «богатырская похвальба» вложена поэтом в уста мышонка, который попал в винный погреб, где охотился кот:

Однажды кот отправился в винный погребок,
Чтобы поохотиться на мышей.
Когда дверь винного погребка перед ним отворили,
Важно он прошествовал внутрь.
За винным кувшином устроил засаду,
Словно разбойник, притаившийся в пустыне.
Вдруг из-под стены выскочил мышонок,
И с криком прыгнул в кувшин.
Сунул голову в кувшин и напился вина,
Захмелел, как разъяренный лев.
Вскричал он: «Где кот, я готов оторвать ему голову,
И выставить ее напоказ на площади.
Головы сотни котов я принесу,
В час прощения в день милости (т. е. в Судный день).
Кот для меня – [последняя] собака,
Если выйдет [против меня] лицом к лицу на ристалище.
Я – память о них во веки веков!».
Кот это услышал, и, слова не говоря,
Навострил когти и [оскалил] зубы.
Внезапно он прыгнул и мышонка схватил,
Словно барс, охотящийся в горах.
Мышонок взмолился: «Я – твой раб!
Прости мне мои прегрешения!
Пьян я был, выпивал я иногда,
Ведь порой изрядно выпивают пьяницы!»
Я – твой раб, я раб с кольцом в ухе,
Я – твой раб с ярмом на шее!».

Пойманный мышонок тут же переходит на униженный верноподданнический тон, в котором легко угадываются интонации покаянного прошения или клятвенных стихов (сауганд-нама, касамийат). Подобные мотивы включали в панегирические касыды опальные поэты, стремящиеся вернуть благосклонность повелителя.

Выбирая для своей сказки монорифмическую форму, Закани учитывал и возможности пародирования касыды, парадного жанра придворной поэзии, полного высокой книжной лексики и этикетных формул восхваления. Кроме того, в самой касыде имелись богатые повествовательные возможности, реализацию которых можно найти в творчестве признанных придворных стихотворцев X–XII вв. К тематическому репертуару касыды, ее стандартным приемам и словесным клише отсылает ряд эпизодов сказки, пародирующих дворцовые церемониалы (пиршество, поднесение даров, прибытие жалобщиков к монарху и т. д.). Наиболее явственно связь с касыдой как объектом пародирования ощущается в эпизоде поднесения мышиным посольством благодарственных даров коту: