Персидская литература IX–XVIII веков. Том 2. Персидская литература в XIII–XVIII вв. Зрелая и поздняя классика

Среди характерных черт поэзии постклассической поры ее знатоки называют философичность. Если в эпоху ранней и зрелой классики философские мотивы в стихах, как правило, были органической составляющей назидательной темы, то в обозреваемый период можно с известной долей уверенности говорить о появлении философской лирики, частично эмансипировавшейся от дидактики. Многие специалисты по истории персидской литературы этого времени, начиная с Шибли Ну‘мани, считают, что особую философскую окрашенность газели придал ‘Урфи Ширази (1555–1591). В концовке одной из газелей поэт так характеризует свои сочинения: «‘Урфи, не читай свои стихи поэтам невежественным, неси их мудрецу, ведь это не стихи, а мудрость». Родившийся в Иране, он оказался в Индии в период правления могольского императора Акбара (1542–1605). Поэтический дар ‘Урфи бы замечен видным вельможей и щедрым покровителем искусства ‘Абд ар-Рахимом Хан-и Хананом (1557–1628), который представил его императору, и тот принял поэта в свою свиту. Популярность ‘Урфи подтверждается более чем сотней рукописей его произведений, сохранившихся до наших дней. В его наследие помимо Дивана входят две поэмы, «ответы» на первую и вторую части «Пятерицы» Низами – «Собрание оригинальных мыслей» (Маджма‘ ал-абкар) и «Фархад и Ширин», оставшиеся незавершенными из-за преждевременной кончины поэта. Касыды ‘Урфи, высоко ценившиеся уже при его жизни, посвящены и сафавидским покровителям поэта, и, в основном, могольским правителям и вельможам.

И все же сам поэт считал себя мастером газели. В одном из стихотворений он выразил это такими словами:

Касыда – это стихи влечения к шахскому дворцу, ‘Урфи,
А ты из каравана любви, твоя обязанность – слагать газели.

Философские газели ‘Урфи, проникнутые мистическим миросозерцанием, традиционны с точки зрения круга обсуждаемых проблем, но весьма необычны по подбору лексических средств и образному решению. Вот, к примеру, как реализуются в одной из газелей типичные для суфийской лирики мотивы – необходимость в руководстве опытного наставника, превосходство интуитивного ведения над рациональным постижением, преодоление гордыни и упование на Бога:

Море бескрайнее, а корабль наш без капитана,
И еще тяжелей оттого, что время на исходе.
Те, кто занят болтовней о ступенях близости,
Упускают возможность, которую [использовать] обязаны.
Пусть народ передает слова о пользе разума,
Мы – враги разума, наш властитель – сомнение.
Любую тонкую мысль можно постичь внешне,
Платить за невежество неразумных должен учитель.
Мы в гордыне опирались на собственные усилия, тогда как
Дервиш заключает сделку с щедростью благотворителя.
Несмотря на то, что смущение друга смягчило его проступок,
Стараниями ‘Урфи стало ясно, что он виноват.

Гордыню и нежелание подчиниться требованиям наставника поэт считает недопустимыми проступками, но ответственность за поведение ученика, тем не менее, возлагает на учителя. Начало стихотворения демонстрирует типичную «экспозицию», отсылающую к некоторым известным образцам классической суфийской газели, например, к газели ‘Абдаллаха Ансари «Ночь темна, и луна в затмении» (том 1, с. 167) или газели ‘Аттара «Конь хромает, а Путь далек…» (том 1, с. 301), в которых также по-разному развивается тема трудностей пути к Богу.

В другой газели поэт размышляет о свойствах мистической любви, которая приносит неисчислимые страдания и требует жертв от каждого влюбленного, но в конце концов приводит его, претерпевшего все тяготы пути, к постижению вечности и бессмертия: