Персидская литература IX–XVIII веков. Том 2. Персидская литература в XIII–XVIII вв. Зрелая и поздняя классика

Мы не знаем никого, кто печали не знает,
Я не знаком с тем, кто мучений не знает.
[Упал] на меня лукавый взгляд, что выхватывает меч,
Он разницы меж пернатыми кумирни и птицами святилища
                                                                                         не знает.
Да будет стыдно перед идолом тому брахману,
Который в святилище (т. е. в Ка‘бе) увидит идола и не узнает!
О Господь, пусть сердце того, кто винит меня в радости,
До скончания веков наслаждения печалью не узнает!
Я жертвую собой вместе с мучениками, ведь печаль —
                                                                            тайна моих уст,
Рана моя вместе с клинком пластыря не узнает.
Сердце ‘Урфи свободно от всех жизней и смертей,
Оба мира – это Бытие, смерти оно не знают.

Следует подчеркнуть, что культ страдания, жертвенности и мученичества за веру, характерный в первую очередь для шиитского мироощущения, оказал сильное влияние на образный строй персидской газели XVI–XVII вв. в целом и предопределил ее поэтический лексикон и тональность на долгую историческую перспективу. Конвенциональные мотивы мистической газели в интерпретации ‘Урфи приобретают отчетливую шиитскую окраску. Суннитское окружение поэта в Индии подозревало его в приверженности этому толку ислама, и то, что останки поэта впоследствии были перезахоронены в особо почитаемом шиитами Неджефе, подтверждает шиитское вероисповедание ‘Урфи.

В другой газели ‘Урфи мотивы мученичества за веру выражены еще более последовательно и практически лишены связи с любовной темой, которая в стихотворении отодвигается на второй план (указание на нее содержится только в одном бейте). В центре лирического переживания оказываются размышления морально– этического характера:

Снова огонь страданий охватывает хворост нашей жизни,
Осуждение радостей жизни отмыкает замок клетки.
Мой быстроходный верблюд устремился к Ка‘бе,
И святилище пританцовывает, наслаждаясь мелодией нашего
                                                                                    колокольца.
Я тело мученика за веру, и в сладости жертвы
Муха для меня – крылатый посланец из обители ангелов.
То страдание, от которого ищет спасения сама грудь ада,
В саду моей любви – лишь недозрелый плод.
Птицы согласия превратились в жаркое и кебаб
В саду молитвы, где утренний ветерок – мое дыхание.
Хотя давным-давно под моими пинками сдохла собака —
                                                                                 алчная душа,
Из-за ее блудливого нрава я все-таки держу ее на привязи.

(Перевод Н.И. Пригариной)

Сугубый драматизм избранной темы не мешает поэту использовать для ее разработки бытовые слова и лексику низкого стилистического регистра (хворост, муха, собака, ремень для охотничьих собак, пинок).

Ярким примером реализации этого нового для газели тематического направления можно считать стихотворения с радифом «кровь» (хун). ‘Урфи был одним из основателей этой традиции, поддержанной многими поэтами: