Персидские лирики X–XV вв.

Был некогда купец; держал он попугая.
Тот не на воле жил, а в клетке изнывая.

Когда сбираться в путь пора купцу пришла

(Имел он с Индией торговые дела),

Им не был обойден никто из челядинцев,

Чтобы узнать, кому каких везти гостинцев.

И каждому из них, кто дар свой назначал,

Исполнить просьбу он охотно обещал.

И птицу он спросил: „Нужда твоя какая?

Что из индийского добыть ты хочешь края?”

Ответил попугай: „Коль встретишь по пути

Ты попугаев там, о том их извести,

Что есть-де попугай, свою клянущий долю:

Судьба его ко мне закинула в неволю.

Он просит вас о том, со мной послав поклон,

Чтоб вы наставили, что делать должен он;

Он говорит: „Ужель назначено мне в муке

Заглохнуть здесь, живя с собратьями в разлуке?

И справедливо ль то, чтоб я хирел один,

Когда ваш век течет средь рощ и луговин?

Таков ли долг друзей и к другу сердоболье,

Чтоб мне была житьем тюрьма, а вам – раздолье?

Счастливцы, вспомните об участи моей

На утренней заре, под сению ветвей!”

Купец почтенный дал согласье попугаю

Поклон его и речь снести в родную стаю.

И вот, когда достиг индийских он границ,

В пустыне несколько таких же встретил птиц;

Коня остановив и крикнув в виде зова,

Их брата просьбы все им передал до слова.

Какой-то попугай всем телом задрожал,

Свалился и дышать мгновенно перестал.

Купец тут осудил свое с ним обращенье:

„Живую тварь мое сгубило посещенье!

Быть может, родственник он птички был моей?

Иль был то дух один в телах двоих друзей?

К чему мне было брать такое порученье?

Бедняге причинил я словом лишь мученье!

Язык наш есть кремень, железо суть уста;

Их слово жжет огнем окрестные места.

Железо о кремень не бей без нужды явной,

Хоть будь то с целью разумной, хоть забавной.

От слова целый мир пустыней может стать,

И мертвая лиса, как лев, пойдет на рать… ”

Купец, окончив торг и путь свершив тяжелый,

Вернулся вспять домой довольный и веселый.

Гостинец каждому слуге привез добряк,

Служанке каждой дал вниманья лестный знак.

Промолвил попугай: „А я – без награжденья?

Открой же мне свои слова и наблюденья!”

Купец ему в ответ: „Раскаиваюсь я,

Жалею и скорблю, потоки слез лия.

Зачем известие отнес я роковое,

Не зная, что в нем зло сокрыто, и какое!..”

А попугай ему: „В чем каяться тебе?

К чему тут гнев и скорбь? угодно так судьбе”.

Купец сказал: „Твои стенанья о свободе

Я передал твоим собратьям по породе.

Один из них, тебя жалея, вдруг без сил

Упал, затрясся весь и дух свой испустил.

Я каялся в словах, мной сказанных напрасно,

Но в том, что сказано, раскаянье не властно”.

Услышал попугай, как брат его упал,

И, так же задрожав, остыл и не дышал.

Увидя, что, упав, ни членом он не двинул,

Хозяин вмиг вскочил и шапку оземь кинул:

„Мой милый попугай, знаток приятных слов,

Что сделал я с тобой? зачем ты стал таков?

О ты, чьи песни так пленительно звучали,

Наперсник мой и друг в веселье и печали!

О сладкогласный мой любимец попугай!

О ты, моей души бальзам и светлый рай!”

В конце же птичий труп он выбросил из клетки,

А попугай – воскрес, и порх до ближней ветки!

Хозяин поражен поступком был его,

И в том, что видел сам, не понял ничего.

Он, взор подняв, сказал: „О ты, певец мой сладкий!

Со мною поделись чудной своей загадкой”.

– „Мне делом тот сказал”, – ответил попугай:

„Ни шуток, ни бесед, ни песен впредь не знай:

Твой голос ведь твоей неволи есть причина.

Вот мне какой совет дала его кончина!”

Тут попугай купца наставил кое в чем

И кончил: „Будь здоров! не свидимся потом.

Прощай, хозяин мой! ты добр и благороден:

По милости твоей я вновь теперь свободен.

Прощай! лечу туда, где родина моя.

Свободен некогда ты станешь так, как я!”

Хозяин отвечал: „Лети под Божьим кровом!

Сегодня о пути поведал ты мне новом”.