Персики для месье кюре

Возвращаясь домой по мосту, мы любовались невероятно эффектным закатом. Дождь наконец прекратился, и небо на западе сияло эффектным сочетанием лимонных и розовых полос, которые словно выглядывали из-под зловеще-серого, цвета слюды, тяжелого покрывала туч. А когда мы оказались на том берегу, все дома стали алыми в лучах закатного солнца, каждое окошко светилось, как листовое золото, и за домами сверкала Танн — полноводная, великолепная, гладкая, как шелк.

Впереди под ветвями деревьев прятался плавучий дом Инес Беншарки. Внутри горел свет, над дымоходом вилась ленточка бледного дыма. Я вытащила последнюю коробку — в ней были темные и светлые трюфели, обвалянные в порошке какао, сдобренном специями: кардамоном для душевного спокойствия, ванилью для более нежного вкуса и зеленым чаем, лепестками розы и тамариндом, способствующими душевной гармонии и доброжелательности. Обернутые в тонкие листочки «золотой» фольги, трюфели были похожи на маленькие аккуратные шарики для рождественской елки, которым просто придали приятный аромат. Ну разве можно отказаться от такого чудесного подарка?

Розетт, конечно, тут же направилась к воде. Бам обожает купаться, а Розетт плавает почти так же хорошо, как Ру, и совершенно не боится воды. Палкой с заостренным концом она не только измеряла глубину реки, но и выуживала на берег всякий мусор, показавшийся ей интересным. Когда я подошла к причалу, она уже успела «спасти» из воды несколько замечательных веток, пробку от шампанского и кукольную голову, которой и увенчала груду выловленных трофеев, точно охотник-каннибал.

— Только в воду не лезь, — сказала я ей, поскольку Бам уже скакал на позолоченной закатом поверхности реки, точно плоский камешек, каким «пускают блины».

— А что это там такое в воде? — услышала я вдруг чей-то голосок и, обернувшись, увидела Майю, которая, видно, уже довольно давно наблюдала за нами, прячась в одном из переулочков, точнее, узких проходов между домами, ведущих к реке.

Вдоль бульвара Маро таких проходов, наверное, с полдюжины; они, пожалуй, недостаточно широки для взрослого, но для пятилетнего ребенка в самый раз. На Майе были надеты ярко-розовые резиновые сапожки и свитер с вывязанной на груди лягушкой. Под мышкой у нее виднелся Типо, тот вязаный зверек неопределенной породы, с которым она была неразлучна.

— Это Бам, — сказала я. — Дружок Розетт. Он особенный: не всякий может его увидеть. Я думаю, ты наверняка ему понравилась.

Круглые глазенки Майи стали еще круглее.

— Так, может, он джинн? Мой джиддо говорит, что джинны есть повсюду. И некоторые очень даже дружелюбные. А некоторые — настоящее порождение шайтана.

Я улыбнулась и сказала:

— Нет, Бам — просто обезьянка. Дома у Розетт мало друзей. Там, где мы живем.

— Вот бы и у меня была обезьянка! А откуда этот Бам взялся?

Я попыталась объяснить:

— Это одна из тех вещей, которым меня научила моя мама. Такое небольшое волшебство. У Анук тоже есть похожий дружок. Только не обезьянка, а кролик. Его зовут Пантуфль.

Майя надула губки, похоже собираясь заплакать:

— Я тоже хочу такого звериного дружка!

— Ну так это же очень легко, Майя. Ты только закрой глазки и представь его себе. Кого ты хочешь?

Майя так крепко зажмурилась, что даже вздрогнула всем телом. Розетт улыбнулась и слегка пощекотала ее. Майя захихикала.

— Перестань, Розетт! — Она открыла глаза и с улыбкой посмотрела на Розетт. — Давай лучше посмотрим, не появился ли где-нибудь здесь мой джинн.

И обе девочки бросились бегом к дощатому настилу на берегу, подпрыгивая в своих резиновых сапожках, как два ярких мячика.

Я пошла следом за ними, приговаривая:

— Только в воду не упадите. На причале, наверное, скользко.

Розетт только засмеялась в ответ и принялась напевать: «Бам-бам-бам! Бам-бадда-бам!»

Вскоре и Майя стала ей подпевать, хотя энтузиазма у нее было куда больше, чем умения петь. Обе с воодушевлением отбивали ритм по доскам причала и в итоге подняли такой шум, что дверь плавучего дома приоткрылась и оттуда выглянула Инес Беншарки.

— Я подумала, что вам, может быть, тоже захочется попробовать мои трюфели, — сказала я. — Я и для Фатимы немного захватила. И для ее матери тоже, я ей давно обещала, и для старого Маджуби.

Она молча кивнула. Сегодня ее черный никаб был оторочен тоненькой серебряной полоской, которая придавала чертам удивительную четкость и чудесным образом подчеркивала красоту глаз.

Я вручила ей коробку, завернутую в рисовую бу-магу.

— Попробуйте, — сказала я. — Это ваши любимые.

— Вот как? — Голос ее звучал сухо.

Разумеется, наверняка это трудно определить, особенно если перед тобой такой замкнутый человек, но трюфели она все же взяла, хотя с некоторой неохотой.

— Вы их, конечно, попробуете только после заката, — поспешила сказать я. — Но не правда ли, пахнут они замечательно?

Инес молча держала сверток в руке, и я подумала: наверное, сквозь покрывало запах трюфелей ощущается не столь отчетливо. Но она вдруг сказала своим странным голосом — одновременно и музыкальным, и неприятно скрипучим: