называемой народной демократии.
Именно так объясняются эти абсурдные противоречия в большевицкой политике
и пропаганде: с одной стороны визг про окружение, про военный сговор против «стран
социализма» и про их миролюбие, а с другой стороны – наибольшие в мире
мобилизованные армии, абсолютно военизированная экономика, не только лишь
содержание, но и демонстрация несусветной военной мощи. Во внутреннем отношении
первое должно оправдывать военно-тоталитарную систему «осажденной крепости», а
второе должно гасить революционно-освободительные, антибольшевицкие процессы.
Впрочем, различие между внутренней и внешней политикой у большевиков довольно
условное, не совпадает с понятиями других народов, оно сводится больше к количеству,
чем к качеству, как по отношению к целям, так и к соответствующим способам их
достижения.
Прибирая власть, верхушка постсталинского режима должна была провести
инвентаризацию, сложить баланс предыдущих большевицких наработок. При этом им
пришлось признать, что бывшая тактика все больше и больше теряет действенность, при
этом не ведет к внутренней стабилизации. А такую стабилизацию Кремль жаждет очень
сильно, но так, чтобы ни в чем не менять сути большевицкой системы, не ограничивать
господство коммунизма и московские завоевания. Правда, во внешнем отношении СССР
достиг небывалой мощи, завоевал сильную международную позицию, пришел к
серьезному техническому оснащению своего хозяйственного и военного потенциала. Все
это, на пару с благоприятной для Москвы международной обстановкой, казалось, должно
было бы обеспечить большевицкой империи и системе внутреннюю силу, крепость и
несокрушимость. Но в это же время то, что составляет основу каждого государства –
отношения между государством, его системой и властью – с одной стороны, а народом и
человеком-гражданином – с другой, выглядит в большевицком царстве хуже всего. В
этом вопросе нет ни просвета, ни даже перспектив на оздоровление отношений.
Большевизм вырвал огромные опустошения в народах, но не добыл настоящих
побед на главном направлении, во внутреннем покорении человека и народа. Он не смог
искоренить ни религию, ни национализм, не удалось ему уничтожить людские души,
индивидуальность каждого человека. Большевикам не удалось русифицировать
порабощенные народы, переварить их в один «советский народ», как и не получилось
воспитать поколения коммунизированных стадных людей. После тридцати пяти лет
безостановочного уничтожения всех противопоставляемых, непокорных элементов,
после такого же долгого монопольного формирования жизни и воспитания людей,
коммунистический режим борется с теми же самыми, каждый раз возрождающимися
противниками.
Насилие и террор, как оказалось, не были временным способом «военного
коммунизма», а остались неотъемлемой составляющей большевицкой системы, основой
ее власти. Однако действие террористической системы стало ослабевать, не взирая на
распространение ее применения и не уменьшаемое давление. Это четко проявилось как
раз в то время, когда большевицкая Москва достигла вершины своего могущества и
пользовалась самой благоприятной внешней ситуацией. Революционно-освободительная
борьба ОУН-УПА и массовый героизм украинского народа в процессе этой борьбы, и в
то же время подобные стремления и выступления других народов в крайне
неблагоприятной
послевоенной
ситуации,
убедительнейшим
образом
засвидетельствовали, что идейные побуждения национально-освободительной борьбы
сильнее, чем влияние большевицкой террористической системы. Такими же
показательными проявлениями того, что всесилие большевицкого террора переломлено,
стали забастовочные заговоры и повстанческие выступления в Восточной Германии