Перстень царицы Ульяны (СИ)

Яга серьёзно кивнула. Мы спустились вниз, и бабка жестом показала Еремееву, чтобы тот отошёл. Фома подвинулся, наша эксперт-криминалист заняла место за спиной дьяка. Тот почуял неладное и вновь попытался на стуле удрать от нас в сени, но безуспешно. Бабка напевно заговорила. Я люблю слушать её заклинания, одно время даже записывать пытался.

- Из-за дальних гор, из-за древних гор да серебряной плетью река рассекала степи скулу. Да летели над рекой той гуси-селезни, гуси белые, белокрылые. Да из дальнего пути возвращалися, да на реку ту в ночи приземлилися…

Я поймал себя на том, что начинаю засыпать под это бормотание. Вроде бы дальше по сюжету они на этой реке попали в водоворот, но выбрались.

- … расскажи мне правду всю, не утаивай. Как прошу тебя, луна восходящая, как прошу тебя, река серебрённая, да на все мои слова ты давай ответ, я же слушать буду их, примечаючи…

Дьяк с закрытыми глазами медленно покачивался на стуле. Яга на секунду коснулась ладонью его лба.

- Ну вот и всё, Никитушка. А теперь задавай вопросы свои милицейские да постарайся минут в десять уложиться. Связала я его путами невидимыми, память его клеткой сковала. А токмо противен он мне, лапоть плесневый, не хочу боле держать его.

- Я понял. Спасибо, бабуль.

Десяти минут мне вполне хватит. Я повернулся к дьяку:

- Кто изображён на картинке?

- Маменька моя, Матрёна Дмитриевна. Капустина, в замужестве Груздева.

- Кто мог это нарисовать?

- Папенька мой, Митрофан Груздев.

- Где он сейчас?

- Годков пятнадцать уж лежит на старом кладбище.

Я едва не выронил блокнот, куда записывал ответы. Мы с бабкой и Еремеевым поражённо переглянулись. Час от часу не легче.

- Никитушка, время…

- Д-да, простите, - пробормотал я, лихорадочно соображая, что бы ещё спросить. Анализировать полученную информацию будем потом. Удивляться – тоже.

- Кто ещё мог нарисовать эту картинку и написать частушки?

- Никто, окромя папеньки моего.

- Почему вы так уверены?

- За частушки сии срамные погнал его со двора храма Ивана Воина отец Алексий ещё годов тридцать тому, да боле возвертаться не дозволял. Сам их папенька выдумывал, не народные они. Маменьку же он на двери кельи своей изобразил, в каковой ночевал, когда при храме заставался. За то бит был лично отцом Алексием, ибо грех сие великий.

Еремеев за спиной дьяка вытаращил глаза. Я и сам, признаться, был настолько ошарашен, что дышал через раз.

- Бабуль, что ещё спросить? Он не врёт ли нам часом?

- Не могёт он врать, Никитушка. Правда сие.

- Кхм… а, вот. Ваш отец мёртв и лежит на старом кладбище. Каким образом он может писать и рисовать на воротах?

- Про то не ведаю. А токмо боле некому, он это.

Идеи для вопросов иссякли. Я махнул рукой Яге:

- Отпускайте.

Бабка наотмашь хлестнула дьяка по уху.

- И ничо я тебе, каин форменный, не скажу, не надейся даже! А токмо завтра же на стол государев грамотку от меня положут, пусть знает кормилец наш, как слуг его верных в милиции к стульям привязывают да пыткам подвергают беззаконно! Всё изложу, не помилую!

- Вы можете быть свободны, Филимон Митрофанович. Но на вашем месте я бы не высовывался из дома в ближайшие дни. Для вашей же безопасности, если снова не хотите попасть боярам под горячую руку.

- А ты мне не указывай! Я сам кому хошь ответ дать могу!

- Фома, развяжи гражданина Груздева, пусть убирается вон.

Когда дьяк наконец выкатился за дверь, мы трое уселись за столом и тупо уставились друг на друга. Бабка первой подала голос.

- Ох и давние это дела, ребятушки… ты, Фома, лет пять в городе, да? А ты, участковый, - и двух годков не будет. А он вона какую минувщину пересказывает… я и то не всё вспомнить могу. Хотя история эта мне знакома.

- Кто такой отец Алексий? – я заглянул в блокнот.

- То настоятель храма Ивана Воина, что до отца Кондрата был. Редкой праведности человек, святой почти. Примером своим люд простой до церкви заохочивал, заповеди выполнял строго, все посты соблюдал… ни разу мы не слышали, чтобы он на кого голос повысил. Окромя вот, собственно, субъекта этого бесстыжего. Давно то было, я тока в город переехала. Митрофан служил при храме дворником, но уж как его вообще в Божью обитель допустили – про то не ведаю, ведь гнать его надо было оттуда метлой поганой, как токмо хотя бы в воротах покажется. Но отец Алексий, видно, шанс ему дал, дабы протоптал он себе тропу в Царство Божие. Работал, стало быть, при храме. А токмо совсем стыда не имел паршивец, двор метёт да такую пошлятину горланит – хоть уши затыкай! Ну святой отец и не вытерпел, ибо ну как можно при храме-то?! Выхватил у него метлу – да и отходил Груздева поперёк хребта, так он батюшку допёк! А ведь тишайший был человек, ко всем с пониманием да прощением…

Мне вновь стало смешно. Не следствие, а цирк какой-то! Я без труда представил Груздева-старшего – такого же тощего и плешивого, да с манерой речи, которую полностью повторял его сын. Выходит, этот тип и был автором частушек, которые появлялись на заборах наших потерпевших?