Первая дочь

Хранители в знак согласия закивали, просительно глядя на Айво, и тот, уступив, вытащил из складок одежды кинжал. Бормоча имя Байра, он нарисовал кровью на ладонях руну поиска и, соединив, приложил их к глазам. Верховный хранитель ждал, когда паутина миров откликнется и найдет пропавшего. Через несколько минут он определил во тьме местонахождение Байра. Его голова наклонилась, плечи сгорбились, будто на них навалилась целая вселенная. Опасаясь, что его затянет слишком глубоко, Айво одной рукой ухватился за грудь, а другой вцепился в свое горло.

Дред от волнения выругался, кто-то закричал, испугавшись поведения Айво. Верховный хранитель вытянул руки, сел прямо и смотрел на ладони, пока кровь не высохла, а его взгляд не прояснился.

– Вокруг него деревья, а рядом вода. Но там темно, и, кроме этого, я ничего не вижу. – Айво помолчал, собираясь с мыслями. Он ощутил смятение и боль Байра и постарался правильно истолковать их. – Он не сломлен, Дред из Долфиса. Но его страдания ужасны. Он… не может решить… что делать дальше.

Дред подавленно кивнул, и Дакин сжал его руку, призывая крепиться. Им всем предстояло крепиться, пока не кончится ночь. Айво спиной чувствовал ледяное дыхание норн, чувствовал, как оно холодит его кровь.

– Что будем делать, верховный хранитель? – спросил Дакин.

– Ждите его у подножия горы, возле Храмового леса, – ответил Айво. – Он далеко не уйдет. Его сердце здесь. И судьба его… тоже здесь.

* * *

Дагмар спустился по восточному склону, по той тропе, которой ходил уже тысячу раз. По скользким камням он пересек реку. На поясе висел нож, глаза смотрели на Храмовый лес, где некогда, целую жизнь назад, он потерял сестру и обрел сына. Солнце зашло, и хранители простились с ним вечерней молитвой. Их согласное пение неслось над Храмовой горой, возвещая, что состязания закончились. Люди останавливались, осеняли лбы звездой Сейлока. Больше всего он всегда любил эту завершающую часть турнира, ходил среди людей, приглашал их в святилище, чертил руны жизни и любви на их ладонях, выслушивал жалобы и успокаивал страхи.

Странно, но он не испытывал страха. Знал, что должен. Вокруг рушился Сейлок. Но Айво ошибался. Он никого не подвел. Подвел Дагмар. Он так и не признался в своих самых темных ожиданиях. Он сохранил тайну, которая, быть может, погубила народ. И он сохранил бы ее снова.

В сгущающейся темноте он спотыкался и падал, обдирая ладони о каменистую землю. Ему вдруг почудилось, что он снова в Долфисе, карабкается по утесам Шинуэя, бежит за сестрой и жирным серым кроликом. У Дездемоны тоже шла кровь из ладоней. Сжав руку в кулак, он продолжал идти. Это кстати. Кровь понадобится ему для руны.

С тех пор как он в последний раз молился под деревом Дездемоны, прошло довольно много времени. Когда десять лет назад Байр покинул гору, Дагмар долго не находил в себе сил посетить это место. Ему было больно стоять под кроной и вспоминать младенца, мальчика, рожденного матерью, наложившей на него отметину, и отцом, отказавшимся от него. Мир встретил ребенка негостеприимно. И за всю свою силу и скромность, за всю свою доброту и милосердие Байр ни разу ничего не попросил. И здесь Дагмар тоже допустил промах. Он хранил тайны, чтобы защитить мальчика, а храня их, позволял горьким рунам, напоенным горькой кровью, определять их жизни. Если бы он только знал. Если бы он только понял. Дагмар ощутил вспышку гнева и боли, его губы произнесли имя Тени, и перед мысленным взором встало любимое лицо.

– Ей нужно было рассказать мне, – прошептал он и тут же горько усмехнулся.

Тень защищала свое собственное дитя. Так же, как он защищал Байра. Дагмар никогда не верил, что Банрууд – отец Альбы, но так и не сказал об этом Айво. И Тени. И Байру. Дездемона прокляла мужчин Сейлока, а он, храня свою тайну, проклял всех.

Опустившись на колени под деревом, Дагмар прижался к надгробию сестры лбом, как учил когда-то Байра. Над лесом висела бесцветная ночь. Черные ветви, белые звезды, серое небо. Кончиками пальцев Дагмар нащупал в земле руны, вырезанные сестрой.

– Я должен понять, – прошептал он. – Мне нужно увидеть.

Сердце наполнилось ужасом, и он подавил стон. Он не хотел рисовать руну. Не хотел знать, что может показать око. Он чертил руны мудрости и видения, но никогда больше не пользовался оком. С того самого дня, когда одиннадцатилетним мальчишкой стоял в пещере и молча молил богов дать ему силу хранителя. Одно дело видеть настоящее, сделать зрение острее или нестись над далями, зная, что ищешь. И совсем другое – оказаться заброшенным в будущее или прошлое, лететь сквозь пространство и время, воспринимать все, что выберет око, и не знать, куда приведет путешествие… или чем оно закончится.