Первая леди для Президента

«– Купите меня, пожалуйста. – нервно дергая пуговицу на платье, понимаю, что могу ее оторвать, и Королевишна мне голову открутит. Это ее платье, и мне его дали на один вечер. – Я хочу уехать с вами.

Мужчина поднял голову от ноутбука и посмотрел на меня, чуть прищурив синие, очень холодные глаза. Какие же они отталкивающие, с темной, пугающей глубиной. Такие же безразличные и опасные, как океан. Лицо практически ничего не выражает. Только взгляд цепкий и хищный, такой, наверное, бывает у очень опасных и извращенно богатых людей. Взгляд, под которым хочется съежиться, стать маленькой и незаметной. Наверное, его подчиненные содрогаются, когда он на них смотрит. Мне почему-то казалось, что у него очень много подчиненных. Возможно, он военный. Генерал. Даже сидя в кресле, мужчина очень ровно держал спину. Я посмотрела на руку с бокалом и заметила толстое обручальное кольцо на безымянном пальце. Стало невыносимо стыдно, и к щекам прилила вся кровь, но я уже не могла отступить. Какая разница. Чумаков тоже женат.

– Отчим продаст меня Чумакову за документы на водоем. Продаст старому, женатому мужику в содержанки сегодня ночью.

– И?

Равнодушно и слегка раздраженно, как будто его совершенно не трогает то, что я говорю, а я не верю, что действительно это сказала. Предложила себя купить. Совершенно неизвестному мужчине, которого вижу впервые и даже имени не знаю. Если сейчас позовет своего охранника или нажмет на кнопку вызова, отчим меня убьет за то, что к гостю посмела пойти прислуживать за столом вместо Нины.

– Купите меня у отчима. Я хочу принадлежать вам, а не Чумакову. Вы можете. Я знаю.

– Почему я, а не тот? Чем я отличаюсь?

Что-то написал в ноутбуке и заинтересованно взглянул на экран, потягивая виски, потом снова на меня. Безэмоционально осмотрел с ног до головы, и у меня запекло даже кончики ушей. Мне казалось, что я стою перед ним вся пунцово-красная и такая жалкая. От уверенности в собственной красоте не осталось и следа.

– У вас больше денег и вы моложе. А еще вы можете увезти меня отсюда.

– И? Что ты будешь делать дальше? У тебя есть к кому пойти в столице? Есть деньги?

– Нет. У меня никого нет, денег тоже нет. Я хочу жить за ваш счет.

Сказала с вызовом и слегка вздернула подбородок. Умирать так с музыкой. Мои слова вызвали легкую ухмылку, как будто я сказала что-то до невозможности нелепое и смешное.

– Почему ты вообще решила, что я нуждаюсь в твоих услугах?

Мне нечего было на это ответить, и я неловко молчала. Действительно, почему я так решила? Но надо что-то отвечать. Пока этот человек проявляет хоть какое-то участие в этом разговоре.

– Мужчина не должен быть в такую ненастную ночь один. Его постель должна согревать женщина.

Кажется, я это где-то прочла, но сейчас совершенно не вспомню где.

– Зачем ты мне? Я могу купить кого-то намного лучше тебя».

Такой далекий, чужой, равнодушный. Недоступный ни для кого. Сколько раз я потом спрашивала у себя, как не узнала, как не поняла, кто передо мной. Наверное, потому что, как часто и бывает с детьми и подростками, я была далека от политики. Показывали ли нам портрет президента в школе? Нет. Так как Петр был против того, чтобы из него делали икону и чтоб его портреты висели в кабинетах и в коридорах госучреждений. А может быть, если бы и увидела, все равно не поверила бы, что стою лицом к лицу с тем, к кому и на двадцать метров подойти невозможно. И не просто стою, а нагло предлагаю ему себя в содержанки.

И где он, тот момент…момент, когда поняла, когда начала чувствовать, что люблю его. Когда это началось? У меня даже нет ответа.

Все слезы выплаканы, их больше нет, голос охрип, и, мне кажется, он уже никогда не станет прежним. Я сорвала его там…в том жутком снегу, откуда доставали тело Петра. Я так кричала, что потом несколько дней мне было больно говорить. Мне и сейчас очень больно. Кажется, что голосовые связки изодраны в лохмотья.

Не помогало даже молоко с медом и содой, которые по три раза в день готовила для меня Лариса Николаевна. Прошло уже пять месяцев, как его нет…Ровно пять месяцев с того дня, как я открыла глаза и поняла, что теперь его синие омуты никогда больше не посмотрят на меня, никогда больше не сведут меня с ума своим блеском, а его голос… он остался только в моей памяти. Или на видеозаписях его выступлений перед народом…но разве тот голос мог сравниться с тем, что он говорил со мной. Страстные, пошлые, грубые и самые разные интонации только мне…только для моих ушей. Никто не мог произнести так протяжно и так охренительно «моя сукааа». Ни черта романтичного. А кто говорит о романтике? У нас с ним свои чувства. Тоже на букву л. Только не любовь. А лють. И я бы не обменяла эту лють ни на что иное. Ни на какие нежности или сладкости. Только наша с ним перченная, ядовитая горечь. И я всеми силами хочу удержать ее привкус на своих губах.

Проклятые пять месяцев…исчисление от дня моей собственной смерти. Иногда я ненавидела себя за то, что не могу последовать за ним. Что я так слаба, так ничтожна, что не могу. И он сам сделал все, чтобы не смогла.