Первая леди для Президента

– Хоронить себя заживо – это не грех, это преступление…особенно тогда, когда не знаешь – среди мертвецов ли тот, к кому ты так жаждешь отправиться.

Вздрогнула и резко обернулась. Позади меня стоит полуслепая старуха Феодосия. Баба Федя. Так ее называли соседи. Она почти ни с кем не разговаривала, у нее не было семьи и родственников. Люди из жалости и сострадания приносили ей поесть, ухаживали за ней, вызывали врача. Говорят, ее сына осудили за убийство ее же мужа и собственного отца, в тюрьме парень не выдержал издевательств и покончил с собой. С тех пор баба Федя ни с кем не разговаривает…Раньше она работала в котельной при заводе, а еще гадала на картах за деньги. Говорят, цыганка ее научила. Вот она свое счастье и прогадала.

– Прислушайся к своему сердцу, а глаза – это самый подлый обманщик. Все люди слепы, потому что смотрят глазами, а смотреть нужно душой.

– О чем вы?

Спросила и слегка отшатнулась, когда баба Федя прищурившись посмотрела прямо мне в лицо, а потом схватила за руку и прошипела.

– Мальчика ждешь. Петра Второго. Родишь его, и солнце рассмеется, а целая толпа даст ему имя…Смотри сердцем. Жизнь не снаружи, как и смерть. Они внутри тебя…Не убивай то, что живо, и не хорони то, что не мертво…Терпи. Скоро станет светло.

Сказала и ушла, а я так и осталась стоять и держаться руками за живот, где активно начал шевелиться малыш.

«Петра Второго…Петра…да…если я жду сына, я хочу, чтоб его звали Петр. Льдинка и маленький Айсберг».

– Почему не уезжаешь? Тебя здесь больше ничего не держит. Зачем оставаться в этой дыре?

Валя поставила на плиту ведро с водой, включила на максимум газ. Ее полное и рыхлое тело колыхалось под цветастым платьем в такт ее шагам по кухне. При этом она не теряла грации и выглядела все равно красавицей. Всегда румяная, глаза блестят, улыбается. Мужчины часто на нее засматривались, несмотря на чрезмерную полноту. Светлые волосы, голубые глаза, какая-то душевность во всем облике и чувство юмора на высоте.

– Чертовый газ. Не кипит ничего по два часа. Раньше за тридцать минут могла выварить кучу белья, а сейчас…и банки закатать не получается. Только воду жду черт знает сколько.

Газ и в самом деле был отвратительным, и вода подолгу не кипела. Это злило всех хозяек на общей кухне, и они посылали проклятия правительству.

– Он здесь…как я отсюда уеду? – перед глазами холм с палкой и табличкой, и душу тисками зажимает адская смертельная тоска. – Я его одного не оставлю…

Глухо ответила и помешала сахар в чашке с чаем. Кофе теперь не пила, давление повысилось. Лариса Николаевна только руками размахивала от того, что в моем возрасте и с давлением. Но врач успокаивала, что давление может стабилизироваться после родов, и вообще это нервное.

Правда, за вес мой переживала и за анемию ругала, заставляла пить витамины, но где их тут взять. Валя с кем-то договорилась, и мне из города привезли препарат с железом и рыбий жир в капсулах. Они вместе с Ларисой Николаевной следили, чтоб я это выпила до дна.

– Нет его нигде. Это ты себе в голову вбила. Так тело и то истлело уже, тем паче, что хоронили без гроба.

От ее слов по коже мороз пробежал.

– А душа…

– Душа там, где ты. Хоть за тысячу километров отсюда. Нечего хоронить себя здесь. Знаешь, когда умерла моя мама, я на кладбище ходила каждый день. Не могла не пойти. Утром встаю. А меня туда тянет, и сколько не говорили мне, что нельзя так, что мертвых отпускать надо, я, наоборот, держала ее все крепче и уехать боялась куда-то. Вдруг…вдруг, как далеко уеду, сниться мне перестанет. А потом так случилось – сюда пришлось…а мама, она, оказывается, со мной приехала. Также во сне приходит, также молюсь ей вместе с Богом, также прошу о чем-то и присутствие чувствую. Не на кладбище они. Всегда рядом с нами. А кладбище – это так…место, куда цветы принести можно. Так отнеси и на улице положи. Все то же самое.

– Я и не хороню. Не хочу никуда. У меня на то есть веские причины.

Подумала о смерти Гройсмана и о том, что девочек могли искать. Самое лучшее место для них здесь. Никто и никогда не подумает, что дочери президента могут жить на Крайнем Севере в притюремной коммуналке. Пусть в бедноте, да не в опасности.

– Ребенку бы родиться в нормальной больнице, не то, что у нас тут. Подумай. Зачем рисковать так.

Продолжает ворчать Валя и скидывать белые простыни в таз.

– Ничего, раньше и в поле рожали.

– Угу, а сколько в поле умирали…

– Валя! – прикрикнула на нее Лариса Николаевна, и та сразу стушевалась. Ларису Николаевну уважали, прислушивались к ее мнению. Очень ценили. Она почти у всех ребятишек репетиторствовала и в школу местную устроилась учителем. А к учителям и докторам всегда большое уважение. Через пять месяцев ей уже предложили завучем стать.

– Что? Я разве неправду говорю? Ей бы в городе родить в хорошей клинике. А то тут из врачей пару фельдшеров и гинекологша шестидесятилетняя и УЗИ допотопное, что часто ставит плод замерший, а девки потом на аборты идут, а дите живое. Вот и как тут рожать?

– У Тимофеевны родит. Опыта там отбавляй.