Первая любовь

I thought I would walk off my sorrow.	Пойду, мол, размыкаю свое горе.
It was a lovely day, bright and not too hot, a fresh sportive breeze roved over the earth with temperate rustle and frolic, setting all things a-flutter and harassing nothing.	День был прекрасный, светлый и не слишком жаркий; веселый, свежий ветер гулял над землею и в меру шумел и играл, все шевеля и ничего не тревожа.
I wandered a long while over hills and through woods; I had not felt happy, I had left home with the intention of giving myself up to melancholy, but youth, the exquisite weather, the fresh air, the pleasure of rapid motion, the sweetness of repose, lying on the thick grass in a solitary nook, gained the upper hand; the memory of those never-to-be-forgotten words, those kisses, forced itself once more upon my soul.	Я долго бродил по горам, по лесам; я не чувствовал себя счастливым, я вышел из дому с намерением предаться унынию, но молодость, прекрасная погода, свежий воздух, потеха быстрой ходьбы, нега уединенного лежания на густой траве -- взяли свое: воспоминание о тех незабвенных словах, о тех поцелуях опять втеснилось мне в душу.
It was sweet to me to think that Zina?da could not, anyway, fail to do justice to my courage, my heroism....'	Мне приятно было думать, что Зинаида не может, однако, не отдать справедливости моей решимости, моему героизму...
Others may seem better to her than I,' I mused, 'let them!	"Другие для нее лучше меня, -- думал я, -- пускай!
But others only say what they would do, while I have done it.	Зато другие только скажут, что сделают, а я сделал!
And what more would I not do for her?'	И то ли я в состоянии еще сделать для нее!.."
My fancy set to work.	Воображение мое заиграло.
I began picturing to myself how I would save her from the hands of enemies; how, covered with blood I would tear her by force from prison, and expire at her feet.	Я начал представлять себе, как я буду спасать ее из рук неприятелей, как я, весь облитый кровью, исторгну ее из темницы, как умру у ее ног.
I remembered a picture hanging in our drawing-room-Malek-Adel bearing away Matilda-but at that point my attention was absorbed by the appearance of a speckled woodpecker who climbed busily up the slender stem of a birch-tree and peeped out uneasily from behind it, first to the right, then to the left, like a musician behind the bass-viol.	Я вспомнил картину, висевшую у нас в гостиной: Малек-Аделя, уносящего Матильду, -- и тут же занялся появлением большого пестрого дятла, который хлопотливо поднимался по тонкому стволу березы и с беспокойством выглядывал из-за нее, то направо, то налево, точно музыкант из-за шейки контрабаса.
Then I sang	Потом я запел:
'Not the white snows,' and passed from that to a song well known at that period:	"Не белы снеги" и свел на известный в то время романс:
'I await thee, when the wanton zephyr,' then I began reading aloud Yermak's address to the stars from Homyakov's tragedy. I made an attempt to compose something myself in a sentimental vein, and invented the line which was to conclude each verse:	"Я жду тебя, когда зефир игривый"; потом я начал громко читать обращение Ермака к звездам из трагедии Хомякова; попытался было сочинить что-нибудь в чувствительном роде, придумал даже строчку, которой должно было заканчиваться все стихотворение:
' O Zina?da, Zina?da!' but could get no further with it.	"О Зинаида! Зинаида!", но ничего не вышло.
Meanwhile it was getting on towards dinner-time.	Между тем наступало время обеда.
I went down into the valley; a narrow sandy path winding through it led to the town.	Я спустился в долину; узкая песчаная дорожка вилась по ней и вела в город.