Первая научная история войны 1812 года

Любопытно, что проницательный и, безусловно, начитанный Карл Маркс в статье, посвященной М.Б. Барклаю де Толли (написана в 1858 г. для «New American Cyclopedia»), выразил уверенность в том, что отступление русских армий летом 1812 г. оказалось «делом не свободного выбора, а суровой необходимости».¹⁸⁴ Автор солидного исследования-хроники передвижений армий на начальном этапе войны (от Немана до Витебска), А.Г. Власенко, проведя анализ множества документов, уверенно заявляет: «Неустойчивость, которая с развитием военных действий могла усиливаться и перейти в критическую линию, не устраивала Александра. Чем больше сохранялась бы неопределенность, тем меньше оставалось бы у него поле для маневра, и резко возрастала проблема личной безопасности. Он хотел максимально сократить время нахождения под дамокловым мечом. Потому при выборе окончательного оборонительного варианта в связке пространство — время император сделал ставку на половинчатый вариант — отходить недолго и недалеко. Ни о каком скифском варианте завлечения вглубь государства речи не шло. Такой поворот событий государю мог привидеться только в кошмарном сне».¹⁸⁵

Стоит подчеркнуть: показательно, что идея созыва ополчения возникала не весной 1812 г. и даже не в первые часы после переправы Великой армии через Неман, а только когда началось быстрое и неконтролируемое русским командованием отступление от границ. Стремительно теряющий контроль над ситуацией царь пытается что-то предпринимать, но все тщетно. Среди прочего он посылает П.В. Чичагову предложение рассмотреть идею совместного действия его армии и армии А.П. Тормасова во фланг силам Наполеона (из этого тоже ничего не вышло).¹⁸⁶

Далее. Уже когда Наполеон своими грациозными бросками оказался на Немане, а русские в панике бросились бежать из Вильно, один из самых приближенных к Александру и осведомленных деятелей 1812 года — Государственный секретарь (в 1812–1814 гг.), автор всех идеологических манифестов-обращений царя к населению, Александр Семенович Шишкóв (1754–1841) — рассуждал (ввиду особой ценности и живописности этого документа, я должен привести весьма значительную по объему выдержку):

«Во время пребывания нашего в Вильне, многие вещи казались мне странными или, иначе сказать, такими, которых я понимать не мог. Упомянем здесь о некоторых.

Первое, — меня удивляло, что государь говорил о Барклае как бы о главном распорядителе войск; а Барклай отзывался, что он только исполнитель его повелений. Могло ли, думал я, такое разноречие между ими служить к благоустройству и пользе?

Второе, — меня удивляло, что мы с войсками зашли в Вильну и завезли запасы, предполагая оставить оную без всякого сопротивления неприятелю, отступая до Дриссы, где Фулю поручено было сделать укрепление, при котором надлежало остановиться и дать сражение. Зачем, думал я, идти в Вильну с намерением оставить ее и нести как бы на плечах своих неприятеля внутрь России, которая всю свою надежду полагала на войска и где никаких новых сил для обороны ее не было приготовлено? Разве бы неприятель, без отступления нашего, не пошел к нам? И к чему иному отступление сие, весьма похожее на бегство, могло служить, как не к тому, чтобы слухами о нем разливать повсюду страх и ужас (выделено мной, Е.П.)?

<…> Четвертое, меня удивляло, что присланному от Наполеона генералу показывали ученье наших войск. На что это? думал я, для того ли, чтоб похвастать перед ним благоустройством их? но то ли было время, чтобы сим его удивлять или устрашать? Затем ли, чтобы сделать ему почесть? Но согласно ли с величием российского двора такое уважение подданному идущего на нас с оружием врага? Могло ли это хотя малейше служить к отвращению войны?

Наконец пятое, — удивляло меня также и следующее. В один день позваны были мы (Балашов и я) к Румянцеву обедать. Тут нашли мы проезжавшего случайно через Вильну шведского генерала (выделено мной, Е.П.; это важнейший момент, на который не обращают внимания мои коллеги: речь, возможно, идет о том, что царь получал консультации от Ж.-Б. Бернадота — прим. мое, Е.П.), который между прочими разговорами сказал нам: „Какая необычайность, что морскому адмиралу Чичагову поручено начальство над сухопутными войсками“. При сих словах вытаращили мы с Балашовым друг на друга глаза: тут только, от сего проезжего иностранца, узнали мы, окружающие государя, о сем как бы тайно сделанном и действительно необыкновенном обстоятельстве.