Первая научная история войны 1812 года

Вскоре из армии бежал и государь (отец отечества…): причем даже не придумал, кого официально назначить вместо себя командовать. Обескураженный П.И. Багратион в личном письме констатирует: «Государь по отъезде своем не оставил никакого указа на случай соединения, кому командовать обеими армиями, и по сей самой причине он, яко министр… Бог его ведает, что он из нас хочет сделать; миллион перемен в минуту, и мы, назад и в бок шатавшись (грандиозная тактика, достойная героизации в школьных учебниках! — прим. мое, Е.П.), кроме мозоли на ногах и усталости, ничего не приобрели…»²⁰³

В собственном провале царь, естественно, обвинял окружающих. Так, уже зимой 1812 г. Александр писал Барклаю: «Крупные ошибки, сделанные князем Багратионом, поведшие к тому, что неприятель упредил его у Минска, Борисова и Могилева, заставили нас покинуть берега Двины и отступить к Смоленску».²⁰⁴ Кстати, из этого документа также видно, что ни о каком «скифском» отступлении до Волги никто не задумывался. Стоит подчеркнуть: в глубине страны не были заготовлены магазины и склады с продовольствием для армии, города не переведены на военное положение, казенные ценности нигде заранее (и даже вовремя) не эвакуировались — русское правительство все самым бандитским образом сжигало уже тогда, когда войска убегали от Наполеона.

Бегство 1-й Западной армии поставило П.И. Багратиона и его армию в опасное положение, о чем он не стеснялся заявить в переписке. Отвечая на подобные выпады, М.Б. Барклай де Толли старается внушить ему, что и сам пытался отвлекать войска упомянутого маршала Л.Н. Даву, а затем просит забыть старые обиды — и сообщает буквально следующее: «Я 21-го (июля — прим. мое, Е.П.) надеюсь соединиться под Смоленском с корпусом генерала Дохтурова, присоединю к себе Платова, о коем я уже несколько дней сведения не имею, обеспечу свое продовольствие и тогда решительно начну действовать наступательно, дабы прогнать и опрокинуть все то, что за мною следует (т. е. главные силы Наполеона — прим. мое, Е.П.)».²⁰⁵ Из данного документа мы ясно видим, что ни о каком плане оставления территории речь не идет, планируется наступление, но оно все никак не получается. И уже совсем диким выглядит информация о том, что фактически командующий русской армией уже несколько дней не имеет связи с казачьим корпусом: ведь мобильные отряды казаков могли сообщаться с прочими частями даже в обход крупных корпусов неприятеля. Могли — но этого не происходило.

В связи с этим я должен вам сообщить, что упомянутый и затем, как бы сейчас сказали, распиаренный атаман Донского казачьего войска, российский генерал от кавалерии М.И. Платов был практически неграмотен и часто уходил в алкогольные запои, а также потворствовал постоянным разбоям и мародерству казаков над мирными русскими жителями и монастырями. Мои коллеги об этом не задумывались, но мне стало интересно: как выглядят письма атамана (это ведь тоже характеризует человека). Так вот я процитирую вам одно из них (посланное в начале июля), сохраняя орфографию оригинала, вышедшего из-под пера «героя» войны 1812 г.: «Неудивляйтес, ваше сиятелство, что пленные безрубашек и голые; некозаки рубашки сняли, а оне сами их уже в лагире в виду моем, подрали наперевяску ран, ибо голстины нет…»²⁰⁶ Я полагаю, что подобный шедевр русской эпической и героической словесности в моих комментариях не нуждается.