Первая научная история войны 1812 года

Продолжим анализ причин и сути конфликта, а также его виновников. На самом деле, наступательная, агрессивная инициатива, экспансия логически вытекают из всего контекста внешней политики России эпохи Александра I: а она, в свою очередь, есть органичное продолжение непомерных захватов и расширения, начатых еще Петром I (и его предшественниками) — и ставших краеугольным камнем правления Екатерины II. Достаточно просто взглянуть на карту России и Европы, чтобы увидеть ту колоссальную несоразмерность, которая представляла собой Россия, нависающая пугающим монстром над Западом и постоянно поглощающая все новые и новые территории. Захватнические войны и аннексии при Александре I стали перманентными: в 1801–1804 гг. Россия присоединяет к себе Восточное и Западное Грузинские царства, затем следует война с Персией (1804–1813) и с Турцией (1806–1812). К империи присоединяют Бессарабию, ханства на территории современного Азербайджана и Дагестан.²¹⁸ В ходе войны со Швецией (1808–1809) Россия отторгает Финляндию!²¹⁹ Дальше — больше: после агрессии в отношении Наполеона и Венского конгресса Россия оккупирует и аннексирует герцогство Варшавское — и затем долгие десятилетия топит в крови восстания поляков. Если просто сравнить квадратные километры, присоединенные к Франции при Наполеоне и к России при Александре, то наполеоновские «захваты» окажутся несравнимо (!) меньшими. Кроме того, не забываем о смысле: Наполеон, во-первых, не начинал войны первым, а отбивал нападения, во-вторых, он давал просвещение и Гражданский кодекс. Естественно, все эти аннексированные территории Россия исторически удержать не смогла.

Характерный факт: 21 февраля 1808 г. русские войска под командованием графа Федора Федоровича Буксгевдена (Фридрих Вильгельм фон Буксхёвден, Friedrich Wilhelm von Buxhoeveden: 1750–1811) вторглись в Финляндию без объявления войны! Официальная дипломатическая мера последовала лишь 16 марта. У шведской стороны на этом направлении не было достаточных сил, а главнокомандующий находился в Стокгольме, т. к. там еще надеялись на мирное разрешение дела. Однако православный царь не погнушался вероломно напасть на соседа: таким образом, бандит Коба в двадцатом веке окажется всего лишь «учеником» «легитимного» венценосца. В этой связи можно выразить сомнения: а потеряли ли мы «ту Русь» — или она до сих пор с нами?.. Символично, что в шведской и финской историографии эта война называется Финской (фин. Suomen sota, швед. Finska kriget). Кстати, в фактически уголовном нападении на Швецию участвовали многие будущие «герои» войны 1812 г. (включая и П.И. Багратиона).²²⁰

Кроме того, системное нарушение условий Тильзитского мира — это уже было своего рода необъявленной войной России в отношении Франции: тем не менее пропаганда умудрилась выставить Россию жертвой!

Л.Л. Беннигсен — начальник Главного штаба русской армии в 1812 году — резюмирует и формулирует нечто вроде т. н. инварианта: «С самого начала Россия заявляет себя народом воинственным и завоевательным; она распространяет радиусы из центра в окружности и в том числе по направлению к Швеции, Польше и Турции. Преимущественно эту последнюю Франция сочла нужным защищать против России».²²¹ Вот как выражает обеспокоенность относительно беспрестанной и агрессивной экспансии Российской империи (при таком опасном орудии, как послушный, находящийся в рабстве крестьянин) известный литератор-роялист (подчеркиваю), современник 1812 года Франсуа Ансело, прибывший в 1826 году в составе дипломатического посольства на коронацию Николая I: «Не без основания, мой друг, жителей южных стран (в данном случае имеется в виду Западная Европа — прим. мое, Е.П.) пугает вид этой огромной военной мощи, подступающей к нашим границам; беспокойство удваивается, когда видишь этот народ вблизи. Чего не может предпринять завоеватель, располагающий покорным войском?.. Кажется, что привыкший к любым лишениям русский крестьянин вовсе не имеет потребностей: ему достаточно огурца, луковицы и куска черного хлеба; он спокойно засыпает на камнях или на снегу, а разбудите его — и он вскочит, готовый повиноваться. Душа филантропа возмущается при виде этих несчастных… <…> Успех великой и роковой наполеоновской кампании… мог бы отдалить то наводнение, которого следует опасаться в будущем…»²²²