Первая партия (СИ)

— Не старее тебя, но и не моложе. — Добавила после паузы. — Здесь больше никого нет, Хирузен. Не беспокойся. Никто не собирается устраивать сцен, оправдываться, или молить о пощаде. Только сделай мне последнее одолжение: не промахнись.

Стоя к нему спиной и лицом к шумящим на ветру мохнатым ёлкам на краю сада, окружённая пышными лиловыми пионами, седая, чуть сгорбленная, она выглядела одиноко и умиротворённо, подозрительно смиренно для человека, который каким-то образом догадался о своей скорой участи.

— Тогда и у меня есть встречное одолжение… ответь старому другу, будь любезна. Почему, Кохаку?

Она хрипло усмехнулась.

— Почему. Да… да, почему же? Почему я согласилась с идеей Данзо вырезать клан Учиха, ты хочешь спросить? Это единственный грех перед тобой, который признаю сегодня. Дело огласки об Узумаки Наруто — не моих рук работа. Я была против. Более того, как ты помнишь, я пыталась получить над ним опекунство, но, как обычно, — ещё один горький смешок, — кланы возразили.

— Это даже я помню, — потому что разногласия кланов помешали и ему ходатайствовать об опекунстве над Наруто. — Почему такая судьба клану Учиха, Кохаку? Ты когда-то была матерью. Неужели невинные дети заслужили твою ярость?

— Они должны были выжить, — вздохнула Утатане. — Они должны были выжить… понимаешь?

— Не понимаю, — строго ответил Хирузен. — Изволь уточнить. И может небеса услышат твою исповедь.

С минуту она молчала. А когда заговорила, голос у неё звучал хрипло:

— Мой первенец, Хирузен. Ты помнишь моего первенца? Ты помнишь? Мертворожденного, похороненного на кладбище по всем традициям? Так вот знай: он родился живым. И его отцом был Кагами, к тому моменту уже погибший. Но ты знаком с клановой политикой Учиха тех времён, не так ли? Поскольку мы не были женаты, моего сына отобрали. Подсунули мне первого попавшегося мертворожденного, чтобы публика не задавала вопросов. Назвали его другим именем, отдали женщине, с которой Кагами хотели свести старейшины для продолжения рода — между ними не было ни любви, ни дружбы, а у нас с ним была и любовь, и дружба, и мечты… Мне даже не позволили взять команду генинов, в которой был мой ребёнок; это был единственный раз, когда я решилась готовить детей к должности чуунина… И ты не представляешь, как это по мне ударило — у меня на тот момент были уже два других сына, от других мужчин, которых при всём желании нельзя сравнить с Кагами, но потеря моего первенца так и осталась непримиримой болью. Навсегда. Окончательно и бесповоротно. Хирузен… — Кохаку выдержала долгую паузу. — Ты никогда не узнаешь, насколько сильно я ненавидела старейшин Учиха за их поступок, за моё бессилие; нельзя было ничего изменить, потому что кланы тогда имели намного больше влияния, чем сейчас; а что касается их традиций, извне не повлиять ни Хокаге, ни самому даймё. Мой сын погиб на войне, так и не узнав о своей настоящей матери. Моего внука, Шисуи, продолжали бдить, чтобы никто не заподозрил о его «нечистой» крови… Данзо обещал, что дети Учиха выживут, это было моим требованием — и он солгал, как последняя скотина… я более, чем уверена, что и смерть моего внука — его рук дело.

— И ты решила… что? Бездействовать? Потакать чужой воле, как обычно? — Хирузен почувствовал, как в нём вскипела кровь, и тяжело выдохнул, в попытке успокоиться.

Сначала показалось, что Кохаку не ответит. Но долгую вечность спустя и от неё послышался вздох:

— Я слишком стара, чтобы сопротивляться. Всю жизнь боролась занять хоть какое-то место под солнцем, как безродная шавка, но все стулья уже оказались заняты такими же талантливыми, но более благородными. Потеряла в результате и себя своему горю, и всех сыновей одного за другим, и единственного внука. Времена уже изменились… и моя борьба принесла свои плоды, Намиказе Минато тому яркий пример. Безродный, бесклановый сирота, и даже не бастард кого-то выдающегося, глядит теперь на Коноху каменным взглядом… Я помогла победить другим, но проиграла сама, сломленная остатками старой эпохи. Пришла пора расплачиваться за свою слабость.

Она вдруг полуобернулась. Остановила взгляд на своём палаче.

— Мой письменный стол в кабинете, левая сторона, третий снизу ящик. Возьми всю стопку. Считай, прощальный подарок. Что-то умыкнула у замолчавшего уже навсегда Хомуры.

Отвернулась.

— Не жалей обо мне и не плачь, — вместо прощания. — И не медли. Я ухожу налегке. Это тебе не позавидуешь.

И замолчала.

Больше ей, видимо, нечего было сказать.

Кохаку не любила ни драму, ни долгие пространные разговоры; Хирузен никогда бы даже и не подумал, что между ней и Кагами, громким и болтливым, артистичным, мог завязаться не только роман, но и даже… первая любовь. Они всегда казались слишком разными — бесклановая Утатане, амбициозная, собранная, серьёзная в своём желанием добиться и достичь хоть чего-то и шалопай из Учиха, лёгкий на подъём, весёлый, немного неряшливый, жизнерадостный. А между ними — лиловые пионы страсти и нежности, как выяснилось; и ведь были даже планы о совместном будущем, и ребёнок под сердцем. И ведь скрывали ото всех и вся…