Первая партия (СИ)

Вторжение Орочимару в Деревню ради мести? Замечательно, — без толики радости подумал Хирузен. Ему давно хотелось проверить, не подтолкнули ли его самого способного ученика к безумству старые друзья, которые не позволили потом устроить расследование. Даймё, в конце концов, был только «за», но дела с Кумо помешали, а потом возможность была, скорее всего, «товарищами» же и спрятана. Хирузен не мог не надеяться, что когда-то знал своего ученика. Орочимару больше всего на свете любил знания, поэтому легко было представить, что древние свитки и лаборатория заменили ему друзей. Джирайя спасался бегством от горя, как и Асума, бросив, покинув, оставив тех, кто в трудную минуту мог бы искать его плеча. Цунаде не хотела жить под тяжестью величайшего позора перед самой собой, но и не могла себя прикончить из-за маленькой Шизуне, поэтому тоже скиталась, словно злобный неприкаянный дух, не способный принять своего краха. Последний из перечня небольшого количества друзей Орочимару прыгнул в мир иной уже давно; так давно, что у его могилы даже выросло дерево, фигурально и нет. Какаши не унаследовал талант отца спасать своей дружбой отчаянных и голодных до общения тихонь. А Орочимару таким и был. Пока «официально» не сошёл с ума, разумеется.

Хирузен, получив информацию, разумеется, первым делом проверил сведения — дёрнул информаторов и шпионов, но своих, не государственных. И задал пару интересных вопросов Иноичи о том, как можно повлиять извне на сознание людей с депрессией; в конце концов, с него самого глава клана Яманака снял пару глубоких гендзюцу, таких безобидных и неочевидных, что под неземной тоской и не заметишь — ловушка для мозга касательно усталости, чтобы постоянно казалось, что не хватает сил даже в хорошую погоду и после десятичасового сна, отторжение агрессивных идей… Если учесть, что и сам Орочимару после войны оказался в неприятном психологическом состоянии, усугублённом отсутствием дружеской поддержки, к безумствам его могли аналогичным образом мягко подтолкнуть, достаточно было накинуть на него лёгкую иллюзию, чтобы размыть моральные границы по части науки. Может, оттого он и занялся перепрыгиванием из тела в тело, хотелось бы верить.

Если подумать, остальных двух учеников тоже было бы неплохо проверить на мягкие компульсии, — подумал тогда Хирузен, не озвучив эту мысль Иноичи. — Если даже я попался и не заметил, чего тогда говорить об этих непутёвых?

Через день он принял решение.

Не сказать, чтобы это далось легко; поговорить по душам было не с кем — могилы Бивако, сыновей, невестки, Кагами и Торифу ответили ему только молчанием и шумом деревьев по периметру кладбища. Оставалось только помолиться за них при тлеющих благовониях. С Асумой он не собирался советоваться — не заслужил. Джирайя по-прежнему бегал за своей сексуальной утопией, собирая информацию о границах, когда ему приспичивало. Цунаде послала бы своего старого учителя, как символ горемычного прошлого, к чёрту; кинула бы ещё пустую бутылку вдогонку. Последняя Сенджу пропивала себя так отчаянно и скрупулёзно, что даже тень Конохи послала бы её наутёк, только добавив на плечи позора.

Хирузен заранее простил себя.

А ещё через день, создав себе беспрекословное алиби, скинув с хвоста своих телохранителей через ловкое использование парочки теневых клонов под печатями, незаметно проник в дом к Митокадо Хомуре и зарезал его кунаем, смоченным изысканным змеиным ядом. Его попыталась остановить пара охранников под пустыми масками Корня, (а Данзо клялся именем Шинигами, что их распустил), но Хирузен и с ними быстро и тихо разобрался, не оставляя следов. Тела спрятал в свиток, а свиток сжёг. Как в старые-добрые времена, — только и подумал с мрачной иронией.

Хомура не ожидал ни его, ни ножа в каротидную артерию. Эмоция шока и ужаса застыла на лице бывшего друга, когда тот рухнул навзничь возле своего хвалёного трофейного кофейного столика, за которым когда-то давно гоняли чаи все ученики Сенджу Тобирамы, пихаясь локтями, обмениваясь шутками и историями. Тем не менее, Хирузен не позволил себе ни минуты ностальгии, ни слезинки, потому что мёртвые дети клана Учиха глядели на него с небес, и в крови только и чувствовалось, что их мрачное посмертное одобрение. Змеиный яд ещё лет двадцать назад подарил Орочимару на день рождения; в лучшие времена, когда команда ещё не трещала по швам, и запаха гнили не было в воздухе, ему нравилось дарить стареющему сенсею полезные ампулы, разделяя свои научные успехи.

Днём позже, когда Коноху ещё не успела охватить паника, (потому что в гости к Хомуре никто пока не успел заглянуть), Хирузен, положив спать вечным сном ещё несколько тел под безликими масками, обнаружил Кохаку в саду, между пышно цветущими лиловыми пионами, её любимыми цветами, которыми за все годы жизни Утатане не позволила себе пахнуть ровно так же, как и не позволила себе выйти замуж по любви.

— Опаздываешь, — заметила она, не обернувшись.

— Разве? — оставалось только поинтересоваться.

— Нехорошо заставлять старую женщину ждать.

— Такую ли уж старую, Кохаку.

Она хмыкнула: